Везде
Semantics of Hajv in Persian-Language Literature of Azerbaijan in the 15th Century
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Semantics of Hajv in Persian-Language Literature of Azerbaijan in the 15th Century
Annotation
PII
S086919080031198-4-1
DOI
10.31696/S086919080031198-4
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Mehdi Kazimov 
ORCID: 0009-0008-1472-3660
Occupation: Head of the Department of Languages and Literatures of the Middle East, Baku State University
Affiliation: Baku State University
Address: Baku, Azerbaijan
Edition
Issue 3
Pages
152-165
Abstract

Badr Shirvani entered the history of medieval Azerbaijani literature as a poet-panegyrist. However, panegyric, being the leading trend in Badr’s work, does not mean that the poet was focused exclusively on writing praise poems and did not pay attention to other topics. Even in the purely panegyric genre, which was the qasida, he raised many issues affecting both the interests of the court, representatives of the nobility, and urban strata, expressing his own hopes and expectations. In the poet’s Divan there are also poems that represent the opposite of panegyric and are distinguished by their satirical overtones. These are so-called hajv or hija, united by Badr in the section titled ‘habsiyyat’ (vicious or evil). Poems under the general title hazliyyat (jokes or witticisms) also intersect with them. In terms of volume, both sections are not very large and include about 320 and 106 distiches, respectively. However clearly, it is not the quantitative indicators that are important, but the content and purpose of the verses. Satirical poetry turned into a kind of weapon, which the author used not only for the defense of his own honor and dignity, but also tried to punish some officials, ridicule the negative qualities of a patron or express criticism on surrounding events. Satirical poems of Badr were created throughout his entire creative career. They were written in different years and under different circumstances, but they were united by one and only goal – responding to the influence of factors unfriendly to the poet.

Keywords
Azerbaijan, medieval Persian-language literature, Badr Shirvani, Genre, Hajv
Received
10.06.2024
Date of publication
16.06.2024
Number of purchasers
8
Views
81
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf 200 RUB / 1.0 SU

To download PDF you should pay the subscribtion

Full text is available to subscribers only
Subscribe right now
Only article and additional services
Subscription benefits
200 RUB / 1.0 SU
Whole issue and additional services
Subscription benefits
1840 RUB / 0.0 SU
All issues and additional services for 2024
Subscription benefits
0 RUB /  SU
1 Примечательной чертой литературы Азербайджана ХV в., как и предыдущего этапа, продолжала оставаться ее многоязычность. Большая часть литературной продукции создавалась на родном языке, но немало произведений появлялось на персидском и арабском языках. Такая ситуация была показательна в том плане, что литературная среда включала значительное количество образованных людей, владевших языками.
2 Многие азербайджанские поэты, в том числе такие авторитеты, как Имад ад-Дин Насими (1369–1417), Джахан-шах Хагиги (1405–1467), шах Исмаил Хатаи (1487–1524), писали свои произведения на двух и даже на трех языках. Однако были и такие, кто преимущественно использовал персидский язык, и в их число входит Бадр Ширвани (1387–1450) – придворный поэт ширваншахов Шейха Ибрахима и его сына Халилуллаха (1417–1465). Бадр известен больше как поэт-панегирист. В его диване, состоящем из газелей, кыт’а, рубаи, месневи, таркиббандов и др., и включающем свыше 12 тыс. бейтов, на долю хвалебных касыд приходится почти половина их общего количества, около 6200 бейтов.
3 Панегиризм, будучи ведущей тенденцией в творчестве Бадра, еще не означал, что поэт был сконцентрирован исключительно на написании хвалебных стихов и не обращал внимания на иную тематику. Даже в сугубо панегирическом жанре, которым являлась касыда, он поднимал многие вопросы, затрагивающие как интересы двора, представителей знати, так и городских слоев, отдельных лиц, выражал собственные надежды и ожидания. В прочих жанрах возможные приоритеты были еще разнообразнее, что обусловливалось задачами, стоящими перед ними.
4 В диване поэта есть и стихи, которые представляют собой противоположность панегирику и выделяются сатирической окраской. Это так называемые хаджвы или хиджа, объединенные у Бадра в разделе хабсиййат («порочные, злобные»). С ними же соприкасаются стихи под общим названием хазлиййат («шутки, остроты»). По объему оба раздела небольшие и включают около 320 и 106 бейтов соответственно1. Но важны в первую очередь не количественные показатели, а содержание и предназначение стихов.
1. Цифры отражают только напечатанные в критическом тексте дивана бейты, поскольку имеется еще часть ненапечатанных стихов.
5 Как известно, поэзия осмеяния, которую представляли собой хаджвы, уходит своими корнями в глубокую древность и была широко распространена в литературах Ближнего и Среднего Востока, Центральной Азии. Хаджвы писали почти все крупные арабоязычные, персоязычные, тюркоязычные поэты. Это были в основном выпады против недругов, инвективы на собратьев по поэтическому цеху, изобилующие порой грубыми, бранными словами, а порой содержащие шутливые, остроумные замечания, высмеивающие противника и др.
6 В классической персоязычной литературе хаджвы содержатся в диванах почти всех известных авторов и даже у такого суфийского авторитета, как Санаи (1080–1131) или знаменитого мастера касыды Анвари, не говоря уже о видном поэте-сатирике Убейде Закани (1300–1371). Хотя пальму первенства в этом плане прочно удерживает импульсивный и не особо церемонившийся со своими врагами поэт Сузани Самарканди (1100–1173).
7 В азербайджанской средневековой литературе поносительные стихи также были нередким явлением. Наиболее ярким их примером могут служить хаджвы, которыми обменивались поэты Абу-л-Ала Гянджеви (ум. в 1159 г.) и Хагани Ширвани (1120/21–1199). Не меньшую известность получили также словесные перепалки и обмены сатирическими стихами между Хагани и придворным поэтом хорезмшаха Атсыза (1127–1156) Рашид ад-Дином Ватватом, бывшим чрезвычайно заносчивым человеком, постоянно отпускающим язвительные реплики [см. также Гамбари, 1397; Никубахт, 1380]. Непростым человеком был и Хагани, и поначалу нормальные отношения между ними, когда они даже писали панегирики друг другу, затем испортились и со временем переросли во вражду, сопровождавшуюся нелицеприятными отзывами и острыми поэтическими обвинениями.
8 Сатирическая поэзия по-разному оценивалась исследователями. Так, Е.Э. Бертельс называл хаджвы грубыми пасквилями и отмечал, что их содержание не представляет ни малейшей ценности, хотя и признавал их язык «очень интересным» [Бертельс, 1960, с. 304]. Я. Рипка же, наоборот, говоря о сатире и в частности поэзии Сузани, писал, что: «Как документ, содержащий характеристику эпохи, его сатира – приятный диссонанс на фоне прочей литературной патоки и представляет огромную ценность» [Рипка, 1970, с. 214]. Такая неоднозначность оценок тем не менее не отрицает того факта, что сатирическая поэзия в средневековье занимала заметное место в литературе и превращалась в весомый фактор городской жизни, поскольку хаджвы писались не только на поэтов, но в своей преобладающей массе на выходцев из различных городских кругов [Ворожейкина, 1984, с. 144]. Они превращались в своеобразное оружие, которым поэт не только защищал собственные честь и достоинство, но и пытался наказать некого чиновника, высмеять отрицательные качества покровителя или высказать критику окружающих явлений и тем самым перевести сатиру на уровень социальных обобщений.
9 Бадр в этом смысле не отставал от других поэтов, объектом его сатирических стихов становилась не только внешняя среда, но и определенные моменты личной жизни. Его хаджвы по форме представляют собой кыт’а, которые в большинстве своем включают от двух до пяти бейтов2. Всего насчитывается 82 стихотворения. И еще 13 стихов созданы как хазлиййат, из которых 12 являются кыт’а, а одно, самое крупное, написано в форме маснави и насчитывает 71 бейт.
2. Речь в данном случае опять же идет об опубликованных стихах.
10 Обмен любезностями с сотоварищами, претендующими на первые роли, не миновал Бадра, и он как истинный придворный поэт не смог избежать всех «прелестей» конкурентной среды при дворцах меценатствующих особ. Однако на удивление у него не так много поношений, направленных против поэтов. Среди них только двое названы по имени и еще один слагатель стихов остался безымянным. Больше всего у него досталось поэту Муази3, которого он высмеял в пяти хаджвах. В основном это эпиграммы не особо отличающиеся резкостью выражений, как, к примеру, следующая:
3. Имеется в виду придворный поэт ширваншахов Хушанга ибн Кавуса (1372–1382) и Шейха Ибрахима (1382–1417) Муази Табризи (ум. в 1434 г.). Муази был автором многочисленных касыд и муназире, его диван включал около 5 тыс. бейтов.
11 Ты не сравнивай Бадра с Муази,
12 О знающий стиль (манеру) этого и того.
13 Разум знает, что от Муази до Бадра,
14 Расстояние (разница) как от земли до неба.
15 [Ширвани, 1985, с. 516]4
4. Все подстрочные переводы выполнены автором статьи.
16 И только в одном сравнительно большом хаджве он дает волю эмоциям, не жалея ядовитых слов, чтобы выставить своего недруга в неприглядном свете. Стихотворение начинается с обращения к воображаемому знатоку слова, красноречивому человеку (соханвар), в котором поэт призывает того выслушать заслуживающую осуждения характеристику Муази с тем, видимо, чтобы были сделаны соответствующие выводы:
17 О красноречивый, не считай поэтом Муази,
18 Ибо вижу я испорченным из-за него жилище слова.
19 Над рассказом моим, который правдив, немного поразмысли,
20 [Поскольку] логика твоя хорошо знает смысл изложения.
21 Я сообщу тебе несколько тонкостей о Муази,
22 Выслушай речь мою, будь слушающим некоторое время.
23 [Он] довольно невежественный старикашка, и пустомеля, и болтун,
24 Сварливый, бестолковый, несдержанный и плохой на язык.
25 [Ширвани, 1985, с. 515]
26 «Наградив» своего оппонента приличествующими случаю эпитетами, призванными унизить его, он не довольствуется этим и усиливает сказанное более тяжкими оскорблениями, попутно замечая, что «изрезал его на куски мечом языка»:
27 Хотя и сказал я кыт’а о нем, излагая правду (действительность),
28 Изрезал я его [затем] на куски мечом языка.
29 Нет единого целого (соединения) из элементов того пустого существа,
30 [Представляет он] вопиющее невежество, нет сомнения в истинности этого.
31 Если кто-то сравнит его с ослом, то сам он осел,
32 Осел в сравнении с Муази есть человек, узнай об этом.
33 [Ширвани, 1985, с. 515]
34 Однако и этих сравнений для Бадра оказывается недостаточно, и он от грубых поношений, резко меняя тональность изложения, переходит к тонким насмешкам, используя прием формально-литературного обыгрывания буквенного состава имени поэта. Один из подобных вариантов выглядит следующим образом:
35 А если из Ади ты уберешь концовку (ногу), то вместо [этого] останется Ад,
36 Ад был неверным, поэтому можно его проклянуть.
37 [Ширвани, 1985, с. 515]
38 Суть буквенного переиначивания сводится к тому, что в персидском написании имени Муази содержится пять букв: мим, айн, алеф, зал и йе. Бадр сокращает начальную и конечную буквы5 и в результате возникает новое слово Ад (в написании: айн, алеф, дал), которым он называет противника. Замысел поэта заключался в том, чтобы вдобавок ко всем обидным ярлыкам, попытаться обвинить Муази еще и в религиозном неверии. Для этого он и вычленяет из его имени слово Ад, которым в Коране назван народ, наказанный Аллахом за свою гордыню и язычество. В борьбе с соперником поэты использовали все средства, чтобы зародить искру сомнения в душе мецената.
5. Бадр поменял также букву зал на дал.
39 С другими поэтами, в отличие от Муази, конфликт не носил столь острого характера, и Бадр, написав одну эпиграмму, предпочитал больше не возвращаться к данной теме. Так произошло с поэтом Ифтихаром6, которому Бадр адресовал следующие строки:
6. Не ясно, о ком идет речь.
40 Эй Ифтихар, когда ты следуешь таким образом по любой дороге,
41 Пыль садится на сердца людей [во время] твоего прохождения.
42 Ты не можешь ответить словом на мое слово,
43 Ибо ни на волосок нет у тебя сведений о науке красноречия (слова).
44 У моих чистых слов нет ни на волосок изъяна,
45 Клянусь Богом, чище они чистой головы твоего отца.
46 [Ширвани, 1985, с. 525]
47 «Колючие» бейты Бадра производили должный эффект вне зависимости от величины стихотворения или интенсивности обмена поэтическими посланиями. Но все же он не нападал первым, а предпочитал защищать свою репутацию. При этом он не оставлял без ответа оскорбительные выпады против себя и, наряду с ожидаемым сарказмом и хлесткими обвинениями, стремился еще и воззвать к совести оппонента. В хаджве на неназванного поэта он хочет образумить его, укоряя его в нарушении рамок приличия, пристрастном и незаслуженном отношении к себе:
48 Обо мне ты сказал такие слова, что
49 От сказанного тобой пришло страдание в мое сердце.
50 Каждый должен гордо оберегать ( знать) границы дозволенного (свои границы),
51 И не [должен] позор переступать чьи – то границы.
52 Я, подобен цветку, дорог я в глазах людей мира,
53 Отчего в глазах твоих я выгляжу колючкой.
54 [Ширвани, 1985, с. 536]
55 Принимая участие в поэтических стычках с коллегами по цеху и демонстрируя силу своего жалящего пера, Бадр тем не менее подавляющее большинство хаджвов посвятил не поэтам, а представителям иных городских кругов, в том числе чиновникам, проповедникам, ремесленникам, музыкантам и др. Содержание этих хаджвов зависело от степени социальных взаимоотношений поэта, конфликтных ситуаций, личностных моментов и варьировалось от грубой ругани до беззлобного осмеяния.
56 Одним из основных героев сатиры Бадра стал шихна по имени Тахир, которого он высмеял в девяти стихотворениях. Поэт не сообщает в каком городе он исполнял свои обязанности, где он с ним встречался и что послужило причиной его неприятия и отрицательных высказываний о нем. В стихах прослеживается только вызревание его непростых взаимоотношений с шихной, которое в конце концов привело к оскорблениям и открытому противостоянию с ним. Бадр, видно, хорошо знал Тахира еще с детства и поначалу надеялся исправить его наставлениями и увещеваниями, адресуя ему такие строки:
57 О молодец Тахир, обладающий лакабом Тахир (т.е чистый, незапятнанный. – М. К.),
58 Не причисляй себя (воздержись) к оскверненным натурам.
59 Выслушай великодушно приверженцев слова,
60 Эти слова в ушах души сделай серьгами.
61 Обладаешь ты влиянием, но знай также,
62 Что есть влияние и у мадха и хаджва…
63 Я говорю правду, не обижайся на правду,
64 Будь порядочным (идущим прямо) и со славной судьбой.
65 Твои высокие помыслы в детстве были больше этих,
66 Эй молодец, постыдись перед [лицом своего] детства.
67 [Ширвани, 1985, с. 518]
68 Есть у него также мотивы, в которых ирония по отношению к Тахиру переплетена с положительными нюансами так, что трудно даже сделать однозначные выводы. Поэт к тому же обращается с поучениями не непосредственно к Тахиру, а к обобщенному слушателю или читателю:
69 Если друг – Тахир, то хороша дружба с ним,
70 Люби хороших людей и будь врагом плохих.
71 Не садись с плохими и нечистыми людьми, ибо обретешь от них печаль,
72 Знай, что общение с Тахиром всегда приносит радость.
73 [Ширвани, 1985, с. 518]
74 Однако все попытки наладить отношения, воззвать к совести шихны, попытаться переубедить его, указать на ошибочность и вред его действий оказываются, судя по всему, безрезультатными. И дальнейшие хаджвы Бадра выглядят как неприкрытые насмешки и издевательства, направленные на унижение Тахира в глазах окружающих:
75 Будучи шихной Тахир рыскал повсюду,
76 Сказал я: «В конце концов, кого ты арестуешь по навету?»
77 Сказал он: «Я верчусь, чтобы за [какой-то] проступок схватить вора и негодяя»,
78 Засмеялся я, сказал ему: «Иди помедленнее, схвати себя».
79 [Ширвани, 1985, с. 510]
80 Кульминационной точкой поносительных стихов в адрес шихны, свидетельствующей о неприкрытой вражде и полном разрыве связей с ним, стал хаджв, обвиняющий его в воровстве и убийстве. Поэт предрек ему тяжелый конец и горькую судьбу. Назвав свое предсказание «соответствующим истине», он призвал Тахира задуматься о своем поведении и не уповать на свое «главенство» и власть, полученные за счет злодеяний:
81 Я сказал вору и негодяю Тахиру:
82 О [ты], чьим делом и ремеслом стали коварство и интриги,
83 Ты украл деньги хаджи Хасана,
84 Я знаю тебя, постоянным было у тебя это умение.
85 Прознал Самсам о твоем деле,
86 Убил ты его, [его] кровь на твоих руках.
87 В конце концов вырвут у тебя глаза,
88 Предположение о совершении этого с тобой соответствует истине.
89 Поразмысли, не думай, что здесь
90 Ты главенствуешь [благодаря] деньгам Хасана.
91 [Ширвани, 1985, с. 520]
92 Бадр не побоялся открыто изобличить шихну в преступлениях, назвал во всеуслышание и конкретные имена его жертв, чем нанес ему чувствительный удар. Но еще важнее явилось то, что обвинения приобретали социальное смысл, как это уже случалось не раз у поэта, так как речь шла о должностном лице, чья деятельность осуществлялась на глазах у людей. И сатирические стихи автора превращались в оружие общественного обличения, обладающее сильным психологическим воздействием.
93 Не менее действенным оказалось стихотворение, в котором поэт обрушил свой гнев на одного из наибов7 по имени Зайн ал-Абедин, названного им «безобразнейшим». Нацеленность хаджва на широкий резонанс проступала в том, что поэт не столько отразил в нем личную позицию, сколько обрисовал общее мнение, настроение и единодушие людей:
7. Наиб – заместитель, наместник. Наибы исполняли должности заместителя или помощника какого-нибудь начальствующего лица.
94 Безобразнейший из наибов Зайн ал-Абедин, о ты, сродни которому,
95 Народ не видел и не знал (звал) столь гнусного [человека].
96 Поскольку не обладаешь ты человечностью в глазах людей мнения,
97 То, несомненно, прогнали они из своих глаз тебя, словно [вытекшую] слезу.
98 Из земли твоего тела не произрастает ничего, кроме зла,
99 Сколько же в тебя засеяли зерен злобы.
100 [Ширвани, 1985, с. 527]
101 Социальным фоном порицания Бадра сопровождались и в отношении религиозных деятелей. К ним он вообще не испытывал особых симпатий. В хаджвах он даже не завуалировал свои мысли и высказывания, подвергая их резкой критике. В одном из сатирических стихотворений, посвященных проповеднику (ваиз) по имени Абдаллах, он призывает того выслушать его наставления, но на самом деле хаджв содержит не морализаторские нотки, а прямые обвинения ваиза в невежестве, клевете и измышлениях, зависти и отсутствии искренности. Несколько бейтов из данного хаджва хорошо это иллюстрируют:
102 Честолюбивый ваиз Абдаллах, о странное создание,
103 В лице твоем нет места (жилища) какой-либо наличности смысла.
104 Выслушай от Бадра эту речь, услышь жемчуг наставлений,
105 Ибо в Аденском море чище этой нет жемчужины.
106 На удивление ты сделал чужими для себя знакомых,
107 Благодаря разуму я говорю правду, никто не чужд людям, подобно тебе.
108 Ты съедаешь богатства Ширвана, а благодарность за блага подвергаешь злословию,
109 Словно в твоем шариате нет благодарности лучше этой.
110 Из калама8 (20) и хадисов то, что ты говоришь людям,
8. Калам – в широком смысле в том числе здесь рассуждение на религиозно-философскую тему.
111 Называют они измышлениями, да, ибо [они] не что иное, как сказки.
112 Нужна искренность, что такое твои саджджаде9 и четки – лицемерие,
9. Саджджаде – молитвенный коврик.
113 Ты не искренен, а сердце твое не что иное, как приманка для дичи в капкане.
114 [Ширвани, 1985, с. 522]
115 Учитывая статус ваиза, а в данном случае, очевидно, речь шла не о рядовом проповеднике, а, судя по словам Бадра, известном в Ширване религиозном деятеле, поэт рассчитывал, что стихотворение будет распространяться в различных кругах. Точно также он поступил с ваизом, ставшим мухтасибом10 в Шемахе. Поэт осудил его действия, совершенные не только в Шемахе, но и за время, когда он ранее пребывал на должности в Мараге, где его «отрицание благих дел» обрело негативную огласку.
10. Мухтасиб – должностное лицо, следящее за соблюдением предписаний шариата, претворением в жизнь исламских моральных норм.
116 Несколько в иной, более спокойной манере написан хаджв о хатибе11 Мазандарана. Поэт не стал распространяться на его счет и выставлять его на всеобщее посмешище, а просто сообщил, что хатиб предпочел ретироваться и не стал связываться с ним, потому что уже был наслышан о «клинке» его языка:
11. Хатиб – духовное лицо, проводящее пятничную молитву.
117 Вчера хатиб пределов Мазандарана,
118 Захотел провести диспут с этим чужестранцем (т.е. с Бадром. – М. К.).
119 Собрал он вокруг себя толпу,
120 Словно рассказчик историй перед людьми.
121 Передали (сказали) ему, что Бадр сказал,
122 Что такой-то лишен имама.
123 [Даже слова] не вымолвил он, увидев клинок моего языка,
124 Удалился от меня, испугавшись (обманутый) испытания.
125 Был он медлителен на язык, ничего не предпринял,
126 Да, меч хатиба не острый.
127 [Ширвани, 1985, с. 537]
128 Обличительный пафос, которым выделялись хаджвы Бадра на должностных лиц, уступает место в других сатирических стихах насмешкам, иронии или саркастическим замечаниям. Объектами осмеяния в нескольких стихах выступают ремесленники, с которыми он сталкивался в повседневной жизни. Это могли быть портные, брадобреи, музыканты, банщики и др. Поэт с ними не церемонился и нередко прибегал к бранным словам, выражая недовольство выполненной ими работой или проявленным отношением к себе.
129 Жесткая критика мастеровых людей в то же время не лишала стихи юмористической окраски, снимая напряжение и переводя изложение в шутливую форму. К примеру, в небольшом хаджве, в котором поэт сообщает о своем походе в баню с друзьями, он так затем высказывается о работавшем в ней цирюльнике:
130 Вчера направился я в баню с несколькими друзьями,
131 Чтобы на мгновение расслабилось бы тело.
132 Был [там] некий осел по имени Азиз,
133 В голове у которого не было ума ни на один волосок.
134 От той головы, на которую он направлял бритву,
135 Поднимались вопли и [крики] о помощи.
136 [Ширвани, 1985, с. 538]
137 Нелестно отзывается Бадр и о двух музыкантах, принимавших участие на пирах «шаха Ширвана». Потешаясь над ними, обзывая их «животными», он отмечает, что они лишь пьют вино на меджлисах правителя и не могут толком ни играть, ни сочинять мелодию. Тем не менее, как и ранее с цирюльником, выпады Бадра больше соответствуют юмористической направленности хаджва, чем просто оскорблению; это показывает и то, как поэт пишет об одном из музыкантов:
138 Упаси боже от уда12 такого исполнителя с золотистой кистью,
12. Уд – струнный щипковый музыкальный инструмент, распространенный в странах Ближнего и Среднего Востока.
139 Ибо уд от раны, [нанесенной] медиатором, стонет всю ночь.
140 От его рук рыдает печальный уд,
141 Если хорошо играл бы он на нем, то не стал бы он несчастный стонущим.
142 Если прознала бы [об этом] Зухра13, то выпустила бы чанг14 из рук,
13. Зухра – имеется в виду планета Венера, уподоблявшаяся небесному музыканту и игравшая на разных музыкальных инструментах, сопровождая песнопения небожителей.

14. Чанг – струнный музыкальный инструмент, похожий на арфу.
143 Своими руками исцарапала бы лицо сотнями напевов.
144 Лучше себя не признает никого в целом мире,
145 Не признают и говорят: «Подобного нам нет никого [столь] искусного (опытного).
146 [Ширвани, 1985, с. 539]
147 Ироничный подтекст просматривается в целом ряде хаджвов Бадра, где говорится о знатных горожанах. На то, что это были влиятельные люди, указывают их титулы: ходжа, сеид или хаджи, упомянутые поэтом. Он не пишет о причинах своих разногласий с ними, но подвергая их осмеянию, старается не переусердствовать и вместе с тем высказать свои чувства и свою позицию по отношению к ним достаточно открыто и ясно. Иногда это могут быть отдельные намеки или косвенные обвинения, как это имеет место с неким хаджи Адхемом, но и тогда слова Бадра не дают повода усомниться в том, что он имел в виду:
148 Хаджи Адхем-шах добрый человек, состоятельный и порядочный,
149 Каждый, кто видит его, говорит, что да будет далек от него дурной глаз.
150 Жилища сердец он возводит, словно дом Аллаха,
151 Да будут процветающими четыре камеры (отдела. – М. К.) его сердца, подобно [самому] жилищу сердца15.
15. Имеется в виду сердце, находящееся возле Всевышнего.
152 Никогда плохое деяние не совершается им,
153 А если и случается, то оно совершается шайтаном, да ослепнут глаза шайтана.
154 [Ширвани, 1985, с. 520]
155 Иногда насмешки Бадра принимают более язвительную, злую окраску, перерастая в сарказм, как, к примеру, в следующем случае:
156 Обейд злословил обо мне и удалился (покинул присутствие),
157 Что мне сказать о его отсутствии, оно лучше его присутствия.
158 Все, что я говорю о нем – это ложь,
159 Он – законнорожденный, отважный и мать его – целомудренна.
160 [Ширвани, 1985, с. 533]
161 Нейтральный тон первого двустишия сменяется контрастным содержанием второго, в котором ясно проступает издевательская интонация и подразумевается прямо противоположное обозначенным качествам персонажа.
162 Прибегая к изобличению даже в таком маленьком хаджве, состоящем всего из двух бейтов, поэт использует художественные элементы, основанные на обыгрывании семантических возможностей слова «гейбат». Оно означает «злословие» и одновременно «отсутствие»; оба значения имеются в полустишиях первого бейта. Кроме того, Бадр включает во второе мисра еще и оппозицию «отсутствие – присутствие», внося дополнительный штрих в поэтический рисунок бейта.
163 В отдельных случаях ироничный оттенок стихотворения уловить не просто, он не проступает явно, и на первый взгляд в содержании нет ничего необычного. В свое время для окружения поэта подтекст, видимо, не был скрыт и не составлял особых проблем. Людям, знакомящимся с хаджвом, даже если не был назван адресат, было ясно, о ком идет речь и что он собой представляет. Однако для современного читателя, не будь стихотворение включено в соответствующий раздел дивана, оно вполне могло бы сойти за дружеское хвалебное послание. Таков хаджв на некоего ходжа-заде16, о котором поэт отзывается, словно о достойном человеке:
16. Имеется в виду знатный человек или его потомок.
164 Небосвод познания, море смысла,
165 Мир благосклонности и знания ходжа-заде.
166 Твой проницательный разум – ключ от каждых ворот,
167 Открывает он дверь знания и совершенства.
168 Мысль о превосходстве, даровании и мудрости,
169 Перед руками твоей натуры, словно каббаде17.
17. Каббаде – лук со слабо натянутой тетивой.
170 Мудрец эпохи, то есть многоопытный разум,
171 Перед тобой сложил руки учтивости.
172 Никогда ни у кого не отбирал [ты] золота и серебра,
173 Наоборот, от щедрости даровал много.
174 [Ширвани, 1985, с. 526]
175 В стихотворении перечисляются положительные качества ходжа-заде, и только последний бейт может быть воспринят в качестве сигнала, указывающего на его подлинный облик, далекий от описываемого. Он воспринимается именно как сигнал, однако Бадру нужно было не просто понимание его тонких намеков и указаний, а громогласное заявление о подлинной сути этого человека. И поэтому в дополнение к первому следует еще один хаджв, который уже не оставляет места для сомнений и в котором прямо и откровенно говорится о настоящей сути ходжа-заде. Причем поэт усиливает данный момент и в заключительном бейте специально отмечает, что сообщает о нем правду:
176 Ходжа-заде считает себя весьма искусным,
177 Но результат его от гумна знания и искусства не составляет даже одного зерна.
178 Он ведет себя со всеми как заблудший (идущий криво) ферзь на шахматной доске.
179 Это не путь людей знания и мудрецов.
180 Себя он считает отважным и умным, тот безумный негодяй,
181 Разве скажут умные люди, что он не безумец.
182 Отвергает людей, обладающих знанием тот…
183 Каждый отважный знает, что он не мужествен.
184 Все, что я сказал о нем, Истинный знает, что это – правда,
185 Я говорю правду, верен этот рассказ и не сказка [он].
186 [Ширвани, 1985, с. 531]
187 Являясь эффективным поэтическим средством, хаджв требовал от сочинителя однозначного раскрытия своей позиции, будь то в резкой, грубой или смягченной, ироничной форме. Бадр в этом смысле не преступал установленных правил, активно используя сатирические стихи в различных обстоятельствах. В подавляющем большинстве инвектив он не скрывает своих чувств, открыто обличает реальное лицо, не избегая оскорбительных характеристик и уничижительной критики. Однако у него имеются стихотворения, в которых он, как иногда и в обычных кыт’а, предпочитает опосредованное изложение, не выступая в роли главного изобличителя.
188 В одном из своих хаджвов поэт упоминает какого-то сеида Йахйу и передает критику, высказанную в его адрес, ссылаясь при этом на третье лицо:
189 Я слышал от одного мусульманина рассказ,
190 Который слышал он от старосты.
191 В отношении непорочного сеида Йахйи,
192 Тот так сказал и настоял (добился) на своем:
193 «Если он стал сеидом, то я – иудей,
194 Это не ложь, а само это утверждение – правда».
195 Я согласен (верен) с его словами, сказал он правду,
196 Если тот – сеид, то этот (он) – иудей.
197 [Ширвани, 1985, с. 533–534]
198 Замечание о сеиде Йахйе, как видно, не произносится изначально устами Бадра. Он лишь подтверждает слова старосты о нем. Но парадокс здесь заключается в том, что героем хаджва является все же не сеид Йахйа, а сам незадачливый староста, которого поэт высмеивает столь необычным способом, используя его же собственное высказывание.
199 Сатирические стихи, выходившие из-под пера Бадра, создавались на протяжении всей его творческой деятельности. Они писались в разные годы, при разных обстоятельствах, в разных городах, разном окружении, в том числе семейном, но всегда помогали реагировать на недружественные поэту факторы.
200 Наиболее ранние хаджвы Бадра относятся к тому периоду, когда он, вероятно, еще пребывал в родительском доме. В диване поэта есть два стихотворения, написанные им в юношеском возрасте; в одном из них он даже отмечает, что ему исполнилось семнадцать лет. В обоих стихах говорится о семейных неурядицах, возникших, по всей видимости, после смерти матери Бадра и повторной женитьбе отца, проступает огорчение молодого человека.
201 Стихотворение с редифом «педар» – «отец» даже больше напоминает жалобу, чем полноценный хаджв. Бадр сетует на то, что отец полностью находится под воздействием жены, не обращает на него никакого внимания, не проявляет заботу о нем и не опекает его. В другом же стихотворении он уже не сдерживает чувств, вымещает на мачехе свои обиды, обвиняя ее в интригах, обмане, жестокости и бессердечии:
202 Женщина – мошенница, уродливая, старая и бездетная,
203 От которой не порождается ничего, кроме интриг.
204 Тысячу надувательств в каждой стороне она совершает,
205 Когда коварством открывает шкатулки речей.
206 Тысячу потоков несчастья втайне (снизу) заставляет течь,
207 Но так, что ее чистый подол остается незапачканным ими.
208 Если в огне печали будет гореть этот парень (т.е. сам Бадр. – М. К.),
209 Та женщина подойдет и добавит еще огня.
210 А если парень скажет ей, что не занимайся интригой,
211 Она придет в ярость и вновь появится с сотней обманов и уловок.
212 Сядет она тогда [и скажет], что не виновна я,
213 И в плаче кровь сердца [вместо слез] проступит у нее в глазах.
214 Отец, когда увидит ее плачь и мольбы,
215 То не проявит заботы (любви) о состоянии сына.
216 [Ширвани, 1985, с. 529–530]
217 Инвективная струя, сосуществовавшая в ранних поносительных стихах Бадра, наряду с ламентациями, в более поздний период его творчества только усиливалась, составляя суть самого хаджва как жанра. Она представляла собой не просто осуждения, выраженные бранными словами и грубыми фразами, но со временем все чаще сопровождалась комическим элементом в его разных видах. Часто он проявлялся в юмористической, шутливой форме, которой Бадр уделял и самостоятельное внимание.
218 Мы имеем в виду немногочисленные стихи, обозначенные как хазлиййат. В какой-то мере они повлияли на хаджвы, к которым близко примыкают. В них также содержатся насмешки, остроты, порой колкие замечания, но вместе с тем они имеют и отличительные черты. Поэт в них не выходит на уровень сатирического абстрагирования или социального звучания, не глумится настойчиво над кем-то, предпочитая безобидный юмор и беспечный смех. Два образца из хазлиййата Бадра выглядят следующим образом:
219 Вот уже две недели как стал товарищем
220 Бадр простаку по имени Хилал.
221 Да, кстати, это было бы совершенством Хилала,
222 Если бы за две недели он стал полным Бадром.
223 [Но] он не стал Бадром, а Бадр стал, словно Хилал,
224 От того, что видел от него столько постоянных просьб и затруднений.
225 [Ширвани, 1985, с. 543–544]
226 Вчера вечером хафиз18 (обнажил и показал свою голову,
18. Хафиз – человек, знающий наизусть Коран и причисляемый к духовному сословию; так называют также мухаддисов.
227 Некий ариф19 сказал: «Эй Бадр, скажи, что это за голова?»
19. Ариф – здесь человек, обладающий знанием; в суфизме – человек, познавший духовный путь.
228 Сказал я: «Это кашкул20 из высохшей древесины багама21,
20. Кашкул – чаша для сбора подаяний, сделанная из дерева. Обычно ее носили дервиши.

21. Багам – кампешевое дерево; вид дерева из семейства бобовых, используется как краситель.
229 Или тыква, заполненная мозгами осла».
230 [Ширвани, 1985, с. 544]
231 В первом фрагменте поэт потешается над простодушием приятеля и в то же время шутливо подчеркивает собственную озабоченность. Смысл стиха основан на использовании лексического значения имен Хилал и Бадр, где первое слово означает полумесяц, а второе – полную или четырнадцатидневную луну. Несмотря на то, что Хилал – это имя товарища поэта, тем не менее, полумесяцу он уподобляет не его состояние, а свое, так как назойливость приятеля, его бесконечные просьбы и проблемы тяжелым грузом ложатся на плечи, заставляя согнуться стан поэта, как полумесяц, но и сам приятель, решая за счет Бадра свои вопросы, не распрямляет спину и не обретает довольство и «совершенство», как полная луна.
232 Второй же фрагмент – это маленькая юмористическая сценка, где поэт беззаботно смеется над кем-то из духовного сословия. По сравнению с хаджвами отношение к религиозному лицу здесь более мягкое. Он сравнивает его лысину с чашей из засохшего дерева или тыквой «с мозгами осла». Но даже выражение «мозгами осла» воспринимается не как ругательство, а как незлая насмешка над недалеким, глуповатым человеком.
233 Появление комического начала в хазлиййате не диссонировало с содержательной направленностью хаджвов Бадра. В принципе их можно рассматривать как единое целое, одну из составляющих творчества поэта, свидетельствующую о разноплановости его интересов и активности жизненной позиции. Свой творческий потенциал Бадр с успехом реализовывал почти во всех жанрах, в том числе хаджва. При этом его сатира ориентировалась на широкий социальный срез, начиная с собратьев по перу и до религиозных деятелей и должностных лиц, олицетворявших средневековую систему власти. Представители различных городских кругов, равно как и ближайшее семейное окружение, становились героями его сатирических стихов.
234 Как средство реагирования на недружественные и отрицательные факторы, хаджв приобретал у Бадра и социальное звучание. Место, занимаемое объектом критики в обществе, не останавливало его. Он открыто, часто в резкой форме, не скрывая чувств, выражал свою позицию, называл конкретные имена, давал нелицеприятные характеристики. Хаджвы на должностных лиц выделялись у него обличительным пафосом, уничижительной критикой, в то же время в сатирических стихах, посвященных поэтам, знатным горожанам, ремесленникам, при грубых оценках и бранных словах, преобладают насмешки, ирония или саркастические замечания.
235 Хаджвы Бадра, несмотря на доминирование в его творчестве панегирической окраски, оставили заметный след в истории азербайджанской литературы и, кроме того, приобрели значение с точки зрения освещения литературно-культурной среды и состояния литературы в Ширване в ХV в.

References

1. Berthels E.E. History of Persian Tajik Literature. Moscow: Nauka, 1960 (in Russian).

2. Vorojheikina Z.N. Isfahan School of Poets and Literary Life in Iran in the Pre-Mongolian Era (12th – early 13th centuries). Moscow: Nauka, 1984 (in Russian).

3. Ghambari A. Khaqani and Hajo Rashiduddin Watawat. Hoozoor. 26.08.1397 (in Persian). https://www.hoozoor.com/4088-2/ (accessed: 20.05.2024).

4. Nikoobakht N. Satire in Persian poetry: criticism and analysis of satirical poetry from the beginning to the age of Ubaid. Tehran: University of Tehran Printing and Publishing Institute, 1380 (in Persian).

5. Ripka Y. History of Persian and Tajik Literature. Moscow: Progress, 1970 (in Russian).

6. Shirvani Badr. Divan. A.G. Ragimov (ed.) Moscow: Nauka, 1985 (in Russian).

7. Arberry A.J. Classical Persian Literature. London: G. Allen and Unwin, 1967.

8. Browne E.A. A Literary History of Persia. Vol. 2. From Fidowsi to Sadi. Cambridge: Cambridge University Press, 1969.

Comments

No posts found

Write a review
Translate