Везде
Reflection of Mongolian imperial ideas in the medieval Syrian sources
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Reflection of Mongolian imperial ideas in the medieval Syrian sources
Annotation
PII
S086919080011010-8-1
DOI
10.31857/S086919080011010-8
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Yuliy Drobyshev 
ORCID: 0000-0002-9318-4560
Occupation: Senior Research Fellow
Affiliation: Institute of Oriental Studies, Institute for problems of Ecol-ogy and Evolution
Address: Moscow, Moscow, Russia
Edition
Issue 1
Pages
19-30
Abstract

The article continues the theme of reflection of the Mongol imperial ideology in medieval sources written in countries and regions faced with the Mongol invasion in the XIII century [Drobyshev, 2019, Drobyshev, 2020]. The peculiarities of mentality, cultural traditions, including those related to annals, character of the Mongol invasion and formation of the Mongol power in occupied lands determined differences in the perception of this new formidable political force. Syrian historiography during the Mongol rule was firmly adhered to the tradition laid down by the Roman historian Eusebius of Caesarea (CA. 265–339/340) in his famous “Church history”. In view of the absence of a secular Syriac-speaking upper class, it was exclusively religious, addressed to educated priests and monks, therefore, all events were considered by its authors as the unfolding of the plan for the salvation of mankind by God. Based on this premise, the Syrian authors chose the facts of political or military history, placing in place every person who acted according to the will of Divine Providence, including, of course, the Mongols – from the great khans to ordinary soldiers. This peculiarity of Syrian historiography opens a new frontier in our understanding of the Mongols’ aggressive plans, the claims of their khans to universal rule, and the methods of justifying these claims for the conquered peoples.

Keywords
Mongols, Imperial ideology, Syrian sources, Bar ‘Ebroyo, the concept of “the whole world”, Genghis Khan.
Received
25.08.2020
Date of publication
25.02.2021
Number of purchasers
24
Views
1529
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf 100 RUB / 1.0 SU

To download PDF you should pay the subscribtion

Full text is available to subscribers only
Subscribe right now
Only article and additional services
Subscription benefits
100 RUB / 1.0 SU
Whole issue and additional services
Subscription benefits
920 RUB / 16.0 SU
All issues and additional services for 2021
Subscription benefits
4224 RUB / 84.0 SU
1 Из большого количества произведений, написанных на сирийском языке, лишь несколько охватывают период монгольского владычества на Ближнем Востоке. Это, прежде всего, «История мар Ябалахи III и раббан Саумы»1 неизвестного автора2 и два сочинения, принадлежащие знаменитому сирийскому церковному деятелю, ученому и писателю Григорию Иоанну Абу-л-Фараджу по прозвищу Бар ʿЭбройо (1226–1286)3 – «Всеобщая история» («Хронография») и «Церковная история». Некоторые сведения о монголах можно также найти в анонимной хронике 1234 г. [Anonymi Auctoris Chronicon, 1974] и в коротком тексте «Об убийстве Науруза гонителя», опубликованном в качестве приложения к английскому переводу «Всеобщей истории» Бар ʿЭбройо [The Chronography, 1976, р. XXVI-XXIX]. Вопреки своему названию, он по большей части посвящен походу Газан-хана (1295–1304) против египетского султана и написан, вероятно, участником этого похода. Дополнительными источниками информации могут послужить арабоязычные тексты сирийских авторов, в том числе и принадлежащий Бар ʿЭбройо «Краткая история государств» [Бар Гебрей, 1890, 1958, 1992; Conrad, 1994, р. 319-378; Исмаилова, 1995], а также колофоны рукописей и литургические поэтические произведения [Pritula, 2014, р. 315-328; Притула, 2014; Притула, 2015, с. 88-117]4.
1. Этот источник был переведен на ряд языков: [The History, I927; Budge, Wallis, 1928; История, 1958 (=Пигулевская, 2000, 2011); Borbone, 2008].

2. Не столь давно было высказано предположение, что автором «Истории» мог быть следующий после католикоса Ассирийской церкви Востока мар Ябалахи III (1281–1317) католикос Тимофей II (1318–1332); см.: [Murre-van den Berg, 2006, р. 391-393].

3. О его жизни и трудах см. наиболее полное исследование: [Takahashi, 2005]. Сильное влияние на творчество Бар ʿЭбройо оказала «Хроника» знаменитого историка и патриарха Сирийской православной церкви Михаила Великого (1126–1199) [Weltecke, 2003].

4. Отдельного внимания заслуживает описание в поэтическом стиле онита всех ужасов резни, устроенной монголами в деревне Кармела (Кармлиш) в 1235 г. [Deutsch, 1895, s. 15-22; Tamcke, 2008, s. 241-263; Borbone, 2010, р. 205-228]. Память об этом событии настолько глубоко врезалась в память сирийцев, что семь веков спустя появилась элегия из 113 четверостиший «О нападении монголов на Кармлиш», сложенная уроженцем этих мест [Braida, 2011, р. 109-131].
2 Особой полнотой отличаются труды Бар ʿЭбройо. Как известно, материалы о первых монгольских хаганах Бар ʿЭбройо изложил по сочинению своего знаменитого современника Ала ад-Дина Джувейни (1226–1283) «История завоевателя мира», с рукописью которого он, по его собственным словам, познакомился в Мараге. Поскольку Бар ʿЭбройо писал свой труд для христианских монахов и священников, он значительно сократил текст Джувейни, адресованный приобщившейся к исламу монгольской элите, и сделал некоторые добавления от себя [Borbone, 2009, р. 147-168; Borbone, 2016, р. 333-369]5. Сопоставление текстов Джувейни и Бар ʿЭбройо предоставляет ценную информацию о методе летописания и мировоззрении последнего [Vasko, 2006, р. 46-54].
5. П. Борбоне полагает, что Джувейни был для Бар ʿЭбройо единственным источником по первым монгольским ханам и монгольскому праву – Великой Ясе [Borbone, 2016, р. 355].
3 Несмотря на то, что автор «Истории мар Ябалахи III и раббан Саумы» и Бар ʿЭбройо принадлежали к одной культурной среде и, во всяком случае, оба писали на сирийском языке и исповедовали христианство, хотя и принадлежали к разным церквям – Ассирийской церкви Востока и Сирийской православной (Яковитской), соответственно, их трактовка событий порой отличается диаметрально противоположно6. В частности, это проявилось в их титуловании монгольских владык, что имеет к нашей теме прямое отношение.
6. Впрочем, следует иметь в виду, что  межконфессиональные представления и взаимоотношения в средневековом сирийском обществе были довольно сложными. Отношение самого Бар ʿЭбройо к представителям различных церквей обсуждается в работе Д. Вельтеке [Weltecke, 2016, р. 303-332].
4

Титулатура монгольских ханов и пределы их власти глазами сирийских авторов
5 Автор «Истории мар Ябалахи III и раббан Саумы» называет великих ханов Мункэ (1251–1259) и Хубилая (1260–1294) «царями царей, ханами» [История, 1958, с. 65, 67, 68, 76-78, 107]; первая часть этого составного титула является точным переводом его монгольского эквивалента «хаган». И наоборот, все правившие в Иране и Закавказье ильханы в «Истории» именуются просто «царями»: Абага (1265–1282) [История, 1958, с. 69, 74-76, 78, 99], Текудер (Ахмед, 1282–1284) [История, 1958, с. 76-78], Аргун (1284–1291) [История, 1958, с. 78-79, 93, 95-96, 98, 108, 135-140, 143-144], Гайхату (1291–1295) [История, 1958, с. 97-100, 104], Байду (1295) [История, 1958, с. 98-100], Газан [История, 1958, с. 102-103, 105-107, 109-111, 113-115, 118-121, 126] и, наконец, Олджейту (1304–1316) [История, 1958, с. 121-123, 125, 129-130, 132]. Внук хагана Угэдэя (1229–1241) Кайду (Хайду, ок. 1235–1301 или 1306) для автора «Истории» тоже «царь» [История, 1958, с. 67]. Ничего необычного в этом нет – именно такой была субординация высших лиц Монгольской империи, но если сравнить «Историю» с трудом Бар ʿЭбройо, бросается в глаза, что последний называет «царями царей» (mleḵ malkē) только ильханов, начиная с Хулагу (1256–1265) и кончая Газаном7, а для великих ханов он зарезервировал титул «царь», хотя у его источника – Джувейни – они названы «каанами». Причина этих расхождений нам пока не ясна. Эта тенденция четко прослеживается и в «Церковной истории». Кроме того, Бар ʿЭбройо употребил этот пышный титул по отношению к Хулагу (не называя последнего) в начале двух других своих работ: «Вознесение разума» и перевода с арабского языка на сирийский «Книги указаний и наставлений» Ибн Сины. Оба труда посвящены Симеону из Кала Ромайты, священнику Сирийской православной церкви, «царю врачей царя царей мира», который сыграл ключевую роль в научной деятельности Бар ʿЭбройо, и по чьей инициативе были выполнены эти труды [Takahashi, 2001, p. 45-91; Borbone, 2017, p. 126, 128]. В пятой части восточносирийского доксологическо-агиографического произведения «Башня», связанного с именем Амра ибн Матты ат-Тирхани (начало XIV в.) и написанного на арабском языке, титул Хулагу звучит еще более экзальтированно, хотя и без ссылок на всемирное правление: «власть перешла от аббасидских халифов к монголам, к наивысшему султану царю царей Аравии и Персии великому Хулакухану» [Maris, Amri et Slibae, 1897, p. 69]8. Неизвестный автор записок «Об убийстве Науруза гонителя» десять раз величает «царем царей» Газана9. Таким образом, можно предполагать бытование специфического подхода сирийских авторов к титулованию монгольских владык, вероятно, обусловленного региональной традицией, истоки которой лежат в Ахеменидской эпохе, когда Кир Великий (559–530 до н.э.) впервые принял аналогичный по значимости титул «шаханшах». Вероятно, этот подход демонстрирует тотальность монгольской власти в глазах сирийских авторов. Что касается составителя «Истории мар Ябалахи III и раббан Саумы», то он, имея тесные контакты с двумя выходцами из юаньского Китая (не исключено, что они служили тайными эмиссарами Хубилая10), мог иметь более ясное представление о субординации Чингисидов.
7. После смерти Бар ʿЭбройо его труд продолжил, предположительно, его брат Сафи Бар Саума, сохранивший стиль титулования ильханов. Исключение он сделал лишь для Байду, продержавшегося на троне несколько месяцев.

8. Впрочем, ниже источник называет семерых последовательно правивших ильханов, от Абаги до Олджейту включительно, просто «царями» [Maris, Amri et Slibae, 1897, p. 72].

9. The Chronography, 1976. Р. XXVI-XXVII, XXIX.

10. В «Церковной хронике» Бар ʿЭбройо объяснил их приход «по приказу Хубилая поклониться святыням Иерусалима» [Gregorii Barhebræi Chronicon ecclesiasticum, 1877, p. 451/452].
6 Важным признаком, позволяющим строить предположения как относительно монгольских захватнических планов, так и понимания масштабов монгольской агрессии современниками, является понятие «всего мира». Во многих источниках, созданных представителями разных культур, подчеркивается универсальный характер монгольской власти, простирающейся над всеми землями и народами. Не остались в стороне от подобных суждений и сирийские авторы.
7 Когда скончался католикос Ассирийской церкви Востока мар Денха I (1265–1281), на его место митрополиты выдвинули онгута Маркоса, провозглашенного мар Ябалахой III, а «причиной его избрания было то, что цари, державшие бразды правления вселенной, были монголы, и не было никого, кто бы так знал их обычаи, обхождение с ними и язык их, как он» [История, 1958, c. 74]11. Принять посвящение можно было только с согласия царствовавшего ильхана, на тот момент – Абаги [История, 1958, c. 74]. К сожалению, нельзя быть полностью уверенными в том, о каких «царях монгольских» здесь идет речь – ильханах или великих ханах Юань, хотя логично было бы думать, что имеются в виду первые, поскольку именно от них зависело благосостояние Ассирийской церкви Востока и лично ее митрополитов [Fiey, 1975; Селезнев, 2001, c. 52-61; Borbone, Orengo, 2010, p. 551-580; Кораев, 2017, c. 82-105]. Соответственно, наши предположения о пределах этого «правления вселенной» в данном случае будут основываться на весьма шатком фундаменте, но источники предоставляют дополнительную информацию, к разбору которой мы переходим.
11. Мар Ябалаха был приветливо встречаем Хулагуидами и получал от них не только богатые дары, но и имперские символы власти, такие как седалище, зонт, золотую пайцзу, причем автор «Истории мар Ябалахи…» счел нужным пояснить относительно зонта: «Он (Абага – Ю.Д.) дал ему также зонтик, по-монгольски называемый “сукор”, который открывали и держали над головой царей, цариц и их детей, чтобы ослабить силу солнца и дождя, чаще же их осеняют им, чтобы оказать им честь» [История, 1958, c. 75]. См. также: [История, 1958, c. 98, 100, 114, 118]. Таким образом, зонт здесь – показатель высокого статуса своего обладателя и предмет, с помощью которого Чингисиды демонстрировали свое благорасположение покорившимся им важным лицам.
8 Уничтожение монголами Аббасидского халифата в 1258 г., с владычеством которого ближневосточные христиане были вынуждены мириться в течение полутысячелетия, символизировало для них начало новой эры; по крайней мере, так отреагировала на это сирийская яковитская историография в лице Бар ʿЭбройо. Региональные события в освещении сирийских церковных писателей приобрели вселенский масштаб. Супруга основателя ильханата Хулагу по имени Докуз-хатун показана во «Всеобщей истории» как ревностная христианка, и неважно, что ее замужество шло вразрез с нормами этой религии: «Она высоко подняла рог христиан по всей земле» [The Chronography, 1932, p. 419]12. Хулагу и Докуз-хатун умерли в 1265 г. почти одновременно, «и великая скорбь явилась ко всем христианам во всем мире из-за ухода этих двух великих светочей, которые сделали христианскую религию триумфальной» [The Chronography, 1932, p. 444]. «Большое горе среди христиан во всем мире» случилось и по причине злодейств вышеупомянутого Науруза [The Chronography, 1932, p. 507].
12. Автор использует библеизм, имеющий значение «дать владычество».
9 Сообщение о смерти Аргуна в анонимной «Истории мар Ябалахи III и раббан Саумы» демонстрирует, насколько глубоко проникла в сознание сирийских христиан идея о его сопричастности религии. Оно же раскрывает горизонты миропонимания автора «Истории», который, подобно Бар ʿЭбройо, эксплицитно отождествляет свою церковь со всем христианским миром: «Когда прошло немного времени после события этого, о котором мы вспомнили (крещения сына Аргуна Олджейту – Ю.Д.), бог, господь всех, господь смерти и удаления, увел царя Аргуна на ложе радости в лоно Авраамово. Его уход поверг в печаль и траур всю церковь под небом, потому что до его времени положение ее было плохо, а в его время церковь была значительно укреплена» [История, 1958, c. 96]. Несколько дней церковь пребывала в смятении, пока на смену почившему монгольскому монарху не явился его брат Гайхату, и «вселенная была умиротворена», ибо «благословенный царь Кайкату не уклонился от пути своих отцов» [История, 1958, c. 97]. Однако Бар Саума или какой-то другой неизвестный нам продолжатель труда Бар ʿЭбройо, оценивает Гайхату совершенно иначе. Он не скупится на обвинения в приверженности того к самым грязным порокам и передает слова, якобы сказанные Газану посланцами Байду: «Кайджату отошел от пути монголов и презрел отца, Чингиз хана» [The Chronography, 1932, p. 498]. Складывается впечатление, что историк сам пострадал от Гайхату, и его многословные выпады – акт мести.
10 Между тем, «История мар Ябалахи III и раббан Саумы» продолжает восхвалять «благословенного царя Кайкату», вследствие убийства которого и крайне неустойчивого положения нового претендента на ильханат – царевича Байду, «возмутилась вселенная» [История, 1958, c. 100]. Однако автор выглядит несколько непоследовательным, так как про смерть Газана говорит более сдержанно: «Надело траур о нем все население земель его великой державы» [История, 1958, c. 120].
11

Чингис-хан и монголы как выразители божественной воли
12 «Вселенское правление» было бы невозможно без Божественной санкции. Эту идею, очевидно, широко распространявшуюся самими же монголами, оказалась вынужденной разделять и сирийская историография. Приведем яркий пример. Когда к власти пришел Аргун, мар Ябалаха III посчитал себя обязанным лично явиться к нему, что можно расценивать как прямое продолжение ближневосточной традиции, заложенной еще в VII в. Согласно этой традиции, каждый вновь избиравшийся патриарх или мафриан13 был должен прийти к правящему монарху для утверждения в своей должности. Итак, «Он отправился в те дни с епископами и монахами, чтобы поздравить царя Аргуна и чтобы выполнить обязательства, которыми обязаны христиане царям по приказу апостолов: каждый должен подчиняться высшим властям, ибо нет власти, которая не от бога» [История, 1958, c. 78]. Это один из немногих памятников монгольской эпохи, в котором мысль о необходимости подчинения монголам была бы прописана столь четко.
13. Мафриан (сир. «сеятель») – наместник пребывавшего в Антиохии католикоса Сирийской православной церкви в восточных областях.
13 Поскольку характерной чертой средневековой сирийской историографии является ее религиозный характер, события трактуются в свете христианского вероучения. Более того, история для сирийских христиан – это история Спасения [Vasko, 2006, p. 26, 70]. Соответственно, и приход Чингис-хана к власти объясняется как реализация Божественного плана, а сам кровавый завоеватель превращается в адепта христианства. Уединившись однажды с патриархом Сирийской православной церкви Игнатием IV Ешу (1264–1282) для приватной беседы, Хулагу якобы сказал миролюбиво: «Из племени вашего приходили святые мужи к отцу нашему Чингиз Хану, первому нашему царю, и обучали его истинной религии и законам» [Gregorii Barhebræi Chronicon ecclesiasticum, 1874, p. 755/756]. В принципе, появление в орде Чингис-хана христианских проповедников вполне вероятно; другое дело, ни один известный источник не подтверждает его приверженность ни к этому учению, ни к какому-либо иному. Чингис-хан до конца своих дней остался верным сыном Вечного Синего Неба.
14 Следуя Джувейни, Бар ʿЭбройо информирует своих читателей о том, как через необыкновенного человека, которого он называет Тубут Тангри14, Господь назначил Чингис-хана повелителем мира: «И в то время возвысился некий человек из татар, кто в разгар зимы, в любой мороз и холод, которые есть в той стране, бродил нагой, и он шел через горы и холмы много дней. И он обычно приходил и говорил: “Я пришел от Бога, и Он сказал мне: Я дал всю землю Темурчину и его сыновьям. И я назвал его именем ‘Чингиз хан’”» [The Chronography, 1932, p. 353]. Эта история должна была быть довольно хорошо известной в государстве Хулагуидов. С какой целью ее доносит до своей аудитории Бар ʿЭбройо? По-видимому, он решал задачу легитимации монгольской власти подобно тому, как ее решали его предшественники в отношении римских, арабских, византийских, сельджукских правителей, исходя из принципа, что, если власть победоносна, значит, она угодна Богу. Следовательно, ее нужно принимать [Dickens, 2004, p. 22, 57, 65-66].
14. Искаженное имя известного Тэб-Тэнгри (Кокочу), чью идеологическую «обработку» Тэмучжина (как звали Чингис-хана до провозглашения ханом) отразили, помимо труда Джувейни, важнейшие источники по ранней истории монголов – «Сокровенное сказание монголов» и «Сборник летописей» Рашид ад-Дина.
15 Между тем, первое нашествие монголов, имевшее место в начале 1220-х гг., и их разбойные рейды в последующие годы, хотя и признавались Господним наказанием, оценивались сирийской историографией исключительно негативно. При этом сами кочевники «не знают, существует ли Бог, и не заботятся ни о молитве, ни о посте» [Anonymi Auctoris Chronicon, 1974, p. 177]. Про их второе появление в 1232 г. сообщается, что они пришли без вождя или царя [Anonymi Auctoris Chronicon, 1974, p. 177]. Однако приход Хулагу обеспечил некоторый порядок и поменял оценки.
16 Вернемся к религиозно-политическому дискурсу Бар ʿЭбройо. Отступление от Бога незамедлительно влечет за собой военные и политические неудачи и, в итоге, потерю трона. Сообщая о непростых взаимоотношениях Чингис-хана и кереитского вождя Ван-хана (которого он, подобно многим своим единоверцам, отождествляет с легендарным Иоанном, «царем христиан») [The Chronography, 1932, p. 352], автор внес в текст Джувейни добавление о том, что Ван-хан «отвратил свое сердце от страха Христова» – это и послужило причиной его поражения [The Chronography, 1932, p. 353].
17 Этим оправдание побед Чингис-хана не заканчивается. Верный национально-конфессиональному историографическому принципу, Бар ʿЭбройо приводит рассказ о событиях, предварявших поход монголов против Хорезма в 1219-1221 гг. Промонгольские авторы, включая Джувейни, более или менее убедительно перекладывают вину за развязывание войны между Чингис-ханом и хорезмшахом Ала ад-Дином Мухаммадом на последнего: по их словам, он либо не сумел обуздать своего отрарского наместника Инал-хана, разграбившего монгольский караван, а затем вырезавшего монгольское посольство, либо эти преступления были совершены по его приказу. Потрясенный вопиющей несправедливостью, Чингис-хан якобы взобрался на вершину горы, поближе к своему божеству – Вечному Синему Небу, где три дня постился и исповедовался перед ним, утверждая, что зачинщиком этой смуты был не он. Сирийский историк нашел этот материал подходящим для своего произведения и воспроизвел мольбу Чингис-хана [The Chronography, 1932, p. 357].
18 Передача власти Чингис-ханом своему сыну Угэдэю изложена согласно тексту Джувейни со значительными сокращениями, однако, во «Всеобщей истории» мы видим любопытную деталь, отсутствующую в тех рукописях труда персидского историка, которые были учтены в публикации Мухаммада Казвини и с которой Дж. Бойлом был сделан английский перевод15. В ходе ритуала провозглашения Угэдэя ханом, его брат Чагатай и дядя Отчигин взяли его за руки и усадили на трон из четырех подушек, означавший господство над четырьмя четвертями мира [The Chronography, 1932, p. 393]16. К сожалению, сейчас затруднительно сказать, заимствовал ли Бар ʿЭбройо описание этого трона из недоступного нам списка «Истории завоевателя мира», услышал от кого-либо или домыслил его сам. По существу, рассказ содержит намек на великое будущее Угэдэя как покорителя всей земли, но, насколько можно судить на основании совокупности источников, идея мирового господства впервые была озвучена на великом курултае 1235 г., т.е. шесть лет спустя интронизации Угэдэя, когда был повержен старый враг монголов – чжурчжэньская империя Цзинь (1115–1234). Джувейни писал свой труд в 1252/1253-1260 гг.; к тому времени единая Монгольская империя достигла вершины своего могущества и максимальной протяженности. Ретроспективно он мог приписать ритуалу интронизации, на котором сам не присутствовал, некоторые моменты, реально не имевшие места. В свою очередь, аналогично мог поступить и Бар ʿЭбройо, приступивший к сочинению «Всеобщей истории» еще позже, в 1272 г., после ознакомления с рукописью Джувейни. В любом случае, сохраняется вероятность того, что или оба автора, или, по крайней мере, один из них – Бар ʿЭбройо относит ритуализированное оформление идеи мирового господства монголов уже к 1229 г.
15. У Джувейни читаем: «Чагатай взял его правую руку, а Отчигин – левую, и по решению зрелого рассуждения и при поддержке молодой удачи утвердили его на троне» [Juvaini, 1997, p. 187]. Рашид ад-Дин добавляет в обряд интронизации участие Тулуя, а в остальном следует Джувейни [Рашид ад-Дин, 1960, c. 19].

16. Источник информации об этих «подушках власти» нам неясен, хотя не вызывает сомнений, что их число в дворцовых церемониалах регламентировалось особыми правилами. Например, на пирах при дворе сасанидских монархов придворные возлежали на подушках (barj), количество которых символизировало важность той или иной персоны [Daryaee, 2009, p. 11]. В буддийских монастырях Монголии на сиденья для лам помещали специальные подкладки (олбоки), представлявшие собой два-три куска войлока квадратной формы, наложенные друг на друга, вместе простеганные и обтянутые материей. Чем выше был статус духовного лица, тем больше олбоков ему полагалось (от одного до семи) [Позднеев, 1993, c. 40-41]. Достаточно вероятно, что предтечей монгольского ритуала в данном случае мог быть сельджукский ритуал (консультация П.В. Башарина).
19 В изложении военных походов монголов Бар ʿЭбройо довольно точно следует Джувейни [The Chronography, 1932, p. 394]. На наш взгляд, эти кампании первой половины 1230-х гг. еще нельзя считать реализацией широкомасштабных завоевательных планов, поскольку последних, скорее всего, тогда просто не было. Более обоснованной представляется версия о карательном их назначении, так как, прежде всего, автор повторяет мысль Джувейни об отправке нойона Чармагуна в Хорасан и соседние земли для уничтожения последнего представителя династии хорезмшахов – знаменитого противника монголов Джалал ад-Дина Манкбурны, что подтверждается другими источниками. Далее, поход на Булгар был необходим как месть за ожесточенное сопротивление отрядам Субэдэя и Чжэбэ, возвращавшимся через Поволжье в родные степи в 1223 г. Одним из руководителей этого похода как раз и был теперь назначен Субэдэй. То, что наш автор называет Индией, у Джувейни является Тибетом. Наконец, под Китаем здесь следует понимать Цзинь, завершить разгром которой якобы завещал сам Чингис-хан незадолго до своей кончины [Китайская династийная история, 2009, c. 161-162].
20 Бар ʿЭбройо взял из сочинения Джувейни также положения Великой Ясы, общим числом девять. Они излагаются компактно, одно за другим [The Chronography, 1932, p. 354-355], и для нас интересны только тем, что благодаря Бар ʿЭбройо сирийские христиане получили возможность ознакомиться с этим сводом монгольских законов, который стоит явно выше норм обычного права кочевников. Вопросы общественного и государственного устройства, военного дела, внешней политики выдают в нем имперское законодательство.
21

Деяния ильханов в освещении Бар ʿЭбройо
22 Век первых четырех ильханов описан Бар ʿЭбройо как непосредственным свидетелем и участником событий. Некоторые моменты заслуживают обсуждения.
23 Ильхан Текудер, удостоившийся в «Церковной истории» эпитета «прославленный» (naṣīḥā) [Gregorii Barhebræi Chronicon ecclesiasticum, 1877, p. 453/454], предложил султану Египта Калауну аль-Альфи (1279–1290) мир, однако, изложил свое предложение в форме ультиматума, характерного для эпохи единой Монгольской империи, правители которой признавали только две категории государств – покорившиеся и взбунтовавшиеся17. Соответственно, неподчинение султана монголам квалифицируется как мятеж, и ответственность за более чем вероятное пролитие крови в случае его подавления целиком возлагается на египетского монарха: «Согласно повелению Божьему и закону, который наш отец Чингиз хан составил для нас, царство монголов досталось мне по жребию. И поскольку Бог призвал меня к миру, я желаю, чтобы каждый человек наслаждался мирной и спокойной жизнью в своей собственной стране, и чтобы сражения, убийства и пленения исчезли с лица земли. Поэтому, если у тебя есть одинаковые мысли в этом деле, протяни руку мира и покорности. А если ты останешься в состоянии мятежа, Бог взыщет с тебя за кровь несчастных людей, которая прольется» [The Chronography, 1932, p. 467]. Кроме того, из этого послания следует, что Текудер приравнивает ильханат к «царству монголов» и, вероятно, претендует на то, чтобы считаться главой всех завоеванных монголами земель. Скорее всего, это лишь дипломатический трюк, призванный устрашить оппонента своим величием.
17. Письма Абаги египетскому султану Аз-Захиру Бейбарсу аль-Бундукдари (1260–1277) тоже были выдержаны в традиционном чингисидском стиле, и его предложения о мире подразумевали не что иное, как безоговорочное подчинение султана ильхану [Amitai-Preiss, 1994, p. 11-33].
24 Совершенно иную позицию, согласно «Хронографии», демонстрирует следующий глава ильханата Аргун. О своем восшествии на трон он известил в указе, где, помимо прочего, отметил пределы своих земель «от реки Гихон до Франкистана» [The Chronography, 1932, p. 474]. Рекой Гихон (Геон) в Библии называется одна из четырех рек, чьи истоки лежат в Эдеме. Арабам она была известна под именем Джейхун (современная Амударья). Франками на средневековом Востоке называли европейцев. Из указа Аргуна, конечно, нельзя делать вывод о его претензиях на все земли до самой Европы. Вероятнее всего, он имел в виду владения крестоносцев в Палестине и прибрежной полосе Сирии – Иерусалимское королевство и графство Триполи. Это заявление ильхана примечательно тем, что оно вполне корректно проводит западную и восточную границы государства Хулагуидов. Разумеется, нельзя поручиться в том, что приведенные здесь топонимы действительно фигурировали в указе; по крайней мере, маловероятно, чтобы Аргун прибегал к библейской лексике для обозначения Джейхуна. Между тем, отсутствие вселенских претензий этого ильхана также подтверждают его сношения с европейскими монархами и папой римским, как с равными партнерами на международной арене, к чему был привлечен и мар Ябалаха III. По-видимому, в контактах с правителями Европы Аргун не высказывал претензий на земли Египта.
25 Южно-кавказскому и ближневосточному кругу источников, появившихся из-под пера христианских авторов, присуще наделение ильханов (в противоположность великим ханам и остальным монголам) религиозными заслугами, которыми те не обладали. Так, Бар ʿЭбройо уподобляет Сорхахтани-беги (?–1252) – мать основателя ильханата Хулагу – святой Елене (ок. 250–330) [The Chronography, 1932, p. 398], матери римского императора Константина I (272–337). По предположению М. Васко, так сирийский историк выразил надежду, что Сорхахтани-беги будет иметь такое же благотворное влияние на своих сыновей, какое Елена оказывала на Константина [Vasko, 2006, p. 42]. Интересно отметить, что армянский историк Степанос Орбелян (1250–1305) переносит славу этих римских святых на Хулагу и Докуз-хатун: «Знает Бог, были ли они в благочестии ниже Константина и матери его, Елены» [История монголов, 1873, c. 46]. Вероятнее всего, столь высокую оценку христианских историков Хулагу заслужил тем, что разгромил Аббасидский халифат и казнил халифа, а его супруге нередко приписывается спасение христианского населения Багдада от монгольских мечей в феврале 1258 г. И сирийцы, и армяне видели в потомках Чингис-хана своих покровителей, друзей Христовой веры, ниспровергших «агарян» [Кораев, 2017, c. 89], но такое представление сформировалось далеко не сразу.
26 Подводя итоги, отметим, что сирийские историки показывают хорошую осведомленность не только в делах элиты государства Хулагуидов, к которой принадлежали сами, но и в истории великих монгольских ханов, начиная с самого Чингис-хана. Несмотря на периодически появляющиеся на страницах их сочинений титулы ильханов, неадекватные их реальной политической роли и никогда им не принадлежавшие, и раздувание региональных событий до глобального уровня, они не содержат прямых сведений о планах монголов покорить «всю вселенную» и не дают повода преувеличивать масштабы монгольских завоеваний. Хотя основные источники – труды Бар ʿЭбройо и «История мар Ябалахи III и раббан Саумы» создавались уже после распада Монгольской империи на враждующие между собой государства, имперская идеология оставила в них весьма заметный след. Возможно, в некоторой степени этому благоприятствовало сохранение дружественных связей и исходной субординации между ильханами и монгольской династией Юань в Китае, основанной Хубилаем и, по существу, бывшей правопреемницей единой империи. Хорошо известно, что Хубилай присылал потомкам Хулагу ярлыки на правление в их улусе. В своих оценках монголов сирийские источники близки произведениям, созданным в XIII-XIV вв. в христианской среде Южного Кавказа и в какой-то мере даже Руси: они так же четко отделяют злодеяния воинов, их командиров и ханских эмиссаров от «благих дел» великих и улусных ханов, и оправдывают монгольское нашествие собственными грехами.
27 Автор сердечно благодарит Н.Н. Селезнёва и А.Д. Притулу за оказанную помощь в работе с сирийскими источниками и поиске труднодоступных исследовательских работ, и В.В. Прудникова за переводы с латинского языка.

References

1. Drobyshev Yu.I. Reflection of Mongolian imperial ideas in the medieval Armenian sources. Vostok (Oriens). 2019. No 4. Р. 117-134 (in Russian).

2. Drobyshev Yu.I. Reflection of Mongolian imperial ideas in the medieval Georgean sources. Vostok (Oriens). 2020. No. 1. Р. 17-27 (in Russian).

3. Ismailova Yu. A. “Tarih muhtasar al-duval” by Abu-l-Faraj Bar Ebroyo (XIII century) and its sources of Muslim origin: Abstract of PhD thesis. Tashkent, 1995 (in Russian).

4. History of Mar Yaballaha III and Rabban Sauma / Translated into Russian by N. V. Pigulevskaya. Moscow: Izdatel’stvo vostochnoy literatury, 1958 (in Russian).

5. The History of the Mongols According to Armenian Sources. Issue I / Translated into Russian by K. P. Patkanov. Saint-Petersburg: Tipografiia Imperatorskoi Akademii Nauk, 1873 (in Russian).

6. The Chinese Dynastic History “Yuan shi (The Official History [of the Dynasty] Yuan)” / Translated into Russian by R. P. Khrapachevsky. The Golden Horde in the Sources. Vol. III. Chinese and Mongolian Sources. Moscow, 2009 (in Russian).

7. Koraev T. K. Political Identity of Syro-Christian Society under the Rule of Hulaguid Ilkhans (XIII-XIV centuries): some observations. Historical bulletin. 2017. Vol. 20. P. 82-105 (in Russian).

8. Pigulevskaya N. V. Medieval Syrian Historiography: Studies and Translations. Saint-Petersburg: Dmitry Bulanin, 2000 (in Russian).

9. Pigulevskaya N. V. Medieval Syrian Historiography: Studies and Translations. 2-nd edition. Saint-Petersburg: Dmitry Bulanin, 2011 (in Russian).

10. Pozdneev A. M. Sketches of Life of Buddhist monasteries and Buddhist Clergy in Mongolia in Connection with the Relation of this Latter to the People. 2-nd edition. Elista: Kalmykskoe knizhnoe izdatel’stvo, 1993 (in Russian).

11. Pritula A. D. Western-Syriac Hymnographic Collection Varda (XIII-XVI centuries). Research, publication of texts. Saint-Petersburg: Izdatel’stvo Gosudarstvennogo Ermitazha, 2014 (in Russian).

12. Pritula A. D. From Cells to Khan’s Tents: Syriac Poetry of Mongolian Time. State, Religion, Church in Russia and Abroad. 2015. No. 2 (33). P. 88-117 (in Russian).

13. Rashid al-Din. Collection of Chronicles. Vol. II / Translated into Russian by Yu. P. Verkhovskiy. Moscow; Leningrad: Izdatel’stvo Akademii Nauk SSSR, 1960 (in Russian).

14. Seleznev N. N. Assyrian Church of the East. Historical essay. Moscow: Assyriyskaya Tserkov’ Vostoka, 2001 (in Russian).

15. Amitai-Preiss R. An Exchange of Letters in Arabic between Abaγa Īlkhān and Sultan Baybars (A.H. 667/A.D. 1268-69). Central Asiatic Journal. 1994. Vol. 38. № 1. P. 11-33.

16. Anonymi Auctoris Chronicon ad A.C. 1234 Pertinens II / Traduit par A. Abouna, introduction, notes et index de J.-M. Fiey. Louvain: Waversebaan, 1974.

17. Bar Gebrej. Tarih muhtasar ad-duval / Ed. by A. Salhani. Beirut: Imprimerie catholique, 1890 (in Arabian).

18. Borbone P. G. Bar ‘Ebroyo and Juwaynī: A Syriac Chronicler and his Persian Source. Acta Mongolica. 2009. Vol. 9. P. 147-168.

19. Borbone P. G. Due episodi delle relazioni tra mongoli e siri nel XIII secolo nella storiografia e nellapoesia siriaca. Egitto e Vicino Oriente. 2010. Vol. 33. P. 205-228.

20. Borbone P. G. Marāgha mdittā arškitā: Syriac Christians in Marāgha under Mongol rule. Egitto e Vicino Oriente. Vol. XL. Pisa: Pisa University Press, 2017.

21. Borbone P. G. Wooden Stirrups and Christian Khans: Bar ‘Ebroyo’s Use of Juwaynī’s “History of the World Conqueror” as a Source for his “Chronography”. Hugoye: Journal of Syriac Studies. 2016. Vol. 19. № 2. Р. 333-369.

22. Borbone P. G. Un ambassadeur du Khan Argun en Occident: Histoire de Mar Yahballaha III et de Rabban Sauma (1281-1317) / Trad. de l’italien par A. Egly. Paris: L’Harmattan, 2008.

23. Borbone P. G., Orengo A. The Church at the Court of Arghun in Syriac and Armenian Sources. Bazmavep. 2010. CLXVIII année. № 3-4. Р. 551-580.

24. Braida Е. A Poetic Adaptation of Historical Sources: On an Attack by the Mongols at Karamlish by Thomas Hanna of Karamlish. Religious Poetry in Vernacular Syriac from Northern Iraq (17th-20th Centuries): An Anthology. Leuven, Belgium: Peeters, 2011. Р. 109-131.

25. Budge, Wallis E. A. The Monks of Kubla Khan, Emperor of China. London: Religious Tract Society, 1928.

26. Conrad L. I. On the Arabic Chronicle of Bar Hebraeus. Parole de l’Orient: revue semestrielle des études syriaques et arabes chrétiennes. Recherches orientales: revue d’études et de recherches sur les églises de langue syriaque. 1994. Vol. 19. P. 319-378.

27. Daryaee T. Sasanian Persia. The Rise and Fall of an Empire. L.; N.-Y.: I.B. Tauris & Co. Ltd, 2009.

28. Deutsch A. Edition dreier syrischer Leider nach einer Handchrift der Berliner Königlich Bibliothek. Berlin: Druck von H. Itzkowski, 1895.

29. Dickens M. Medieval Syriac Historians’ Perception of the Turks: MPhil Dissertation. University of Cambridge, 2004.

30. Fiey J. M. Chrétiens syriaques sous les Mongols (Il-Khanat de Perse, XIIIe-XIVe s.). CSCO. Vol. 362. Subs. 44. Louvain: Secrétariat du CorpusSCO, 1975.

31. Gregorii Barhebræi Chronicon ecclesiasticum. Т. II / Eds. J.-B. Abbeloos and T. J. Lamy. Paris/Louvain: Maisonneuve/Peeters, 1874.

32. Gregorii Barhebræi Chronicon ecclesiasticum. Т. III / Eds. J.-B. Abbeloos and T. J. Lamy. Paris/Louvain: Maisonneuve/Peeters, 1877.

33. Juvaini, Ata-Malik. The History of the World-Conqueror / Trans. by J. A. Boyle. Manchester: Manchester University Press, 1997.

34. Maris, Amri et Slibae de patriarchis nestorianorum commentaria. T. I. Amri et Salibae textus. Versio latina / Ed. H. Gismondi. Roma: Excudebat C. de Luigi, 1897.

35. Murre-van den Berg H. The Church of the East in Mesopotamia in the Mongol Period. Jingjiao. The Church of the East in China and Central Asia. Collectanea Serica. Sankt Augustin: Institute Monumenta Serica, 2006.

36. Pritula A. Zwei Gedichte des Ḫāmīs bar Qardāḥē: Ein Hochgesang zu Ehren von Bar ‘Ebrōyō und ein Wein-Gedicht für die Khan-Residenz. Geschichte, Theologie und Kultur des syrischen Christentums: Beiträge zum 7. Deutschen Syrologie-Symposium in Göttingen, Dezember 2011 / Eds. M. Tamcke, S. Grebenstein. Göttinger Orientforschungen, I. Reihe: Syriaca 46. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 2014. Р. 315-328.

37. Takahashi H. Barhebraeus: A Bio-Bibliography. Piscataway, NJ: Gorgias Press, 2005.

38. Takahashi H. Simeon of Qal’a Rumaita, Patriarch Philoxenus Nemrod and Bar ‘Ebroyo. Hugoye: Journal of Syriac Studies. 2001. Vol. 4. № 1. P. 45-91.

39. Tamcke M. Heuschrecken, Dürre und Mongolen: Gott und die Katastrophen in der syrischen Literatur. Vorsehung, Schicksal und Göttliche Macht: Antike Stimmen zu Einem Aktuellen Thema / Eds. R.G. Kratz, H. Spieckermann. Tübingen: JCB Mohr, 2008. S. 241-263.

40. The Chronography of Gregory Abu’l-Faraj 1225-1286 the Son of Aaron, the Hebrew Physician Commonly Known as Bar Hebraeus Being the First Part of His Political History of the World / Tr. by Budge, E. A. Wallis. London: Oxford University Press, 1932.

41. The Chronography of Gregory Abu’l-Faraj, 1225-1286, the Son of Aaron, the Hebrew Physician Commonly Known as Bar Hebraeus, being the First Part of his Political History of the Word / Ed. by Budge, E. A. Wallis. Vol. II: Syriac texts. Amsterdam: APA-PHILO PRESS, 1976.

42. The History of Yaballaha III Nestorian Patriarch and of his Vicar Bar Sauma, Mongol Ambassador to the Frankish Courts at the end of the Thirteenth Century / Tr. by J. A. Montgomery. N.-Y.: Columbia University Press, I927.

43. Vasko M. Writing a Christianized History of the Mongols. The Mongols in Syriac Texts in the late 13th and early 14th century: Master Thesis. University of Oulu, Finland, 2006.

44. Weltecke D. Die “Beschreibung der Zeiten” von Mor Michael dem Grossen (1126–1199). Eine Studie zu ihrem historiographiegeschichtlichen Kontext. CSCO 594. Subs. 110. Leuven: Peeters, 2003.

45. Weltecke D. Bar ‘Ebroyo on Identity: Remarks on His Historical Writings. Hugoye: Journal of Syriac Studies. 2016. Vol. 19. № 2. Р. 303-332.

Comments

No posts found

Write a review
Translate