Оценка научного наследия Владимира Семеновича Голенищева (1856-1947) - одного из основоположников отечественной египтологии - затруднена в силу специфики его места в общем развитии этой дисциплины. Свои первые шаги в науке Голенищев сделал еще в 1870-е гг., когда дифференциация египтологии на сравнительно изолированные направления (археологию, филологию, религиоведение и др.) еще не произошла и общей задачей всех исследователей древнего Египта считалось создание комплексной картины его истории и культуры. Мы уже видели на примере конкретного «кейса» - неформального участия Голенищева в исследовании гробницы Петосириса вблизи Гермополя в 1919-1920-м гг., - что ученый сознавал значимость такой картины и в ее контексте был готов корректировать свои конкретные наблюдения, основанные на знании языка и эпиграфики [Ладынин, 2021(1)]. Помимо собирания своей коллекции, благодаря которой имя Голенищева помнят в России и за пределами египтологии, его интерес в этой дисциплине состоял в первую очередь в исследовании египетских текстов и их языка. Нет сомнений, что позиция Голенищева по связанным с этим научным вопросам стала формироваться очень рано¹<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/1. Голенищеву не было и 30 лет, когда он выступил с докладом, посвященным одной из базовых проблем изучения египетской письменности – происхождению ее односогласных («алфавитных») знаков: [Golénischeff, 1885]..png" class="image-formula"/>, и при этом ее формирование шло, если можно так выразиться, естественным образом. Попробуем пояснить, что мы имеем в виду. С одной стороны, первое научное направление, выработавшее последовательную схему египетского языка, - «берлинская школа» во главе с А. Эрманом [<em>Историография истории древнего Востока</em>, 2008, с. 96-98; <em>Ä</em><em>gyptologie</em><em> </em><em>als</em><em> </em><em>Wissenschaft</em>, 2006; Gertzen, 2013], - оформилась лишь в 1880-е гг., когда Голенищев завершал первое десятилетие своей научной деятельности и его филологические взгляды успели сложиться вне ее влияния и вне полемики с ней, на основе его обобщения им самим достаточно эклектичного опыта его предшественников. С другой стороны, А.О. Большаков заметил в связи со службой Голенищева в Императорском Эрмитаже: «он утрачивал независимость, чувствовал ответственность перед музеем, и в результате по эрмитажным памятникам им сделано гораздо больше, чем по собственным» [Большаков, 2007, с. 9]. Это суждение можно отнести и к изучению Голенищевым египетского языка, по крайней мере, на дореволюционном этапе его биографии: как и в коллекционировании, в этой сфере он был просто «одним из тех немногих богатых людей, которые жили не бездумной жизнью» [Струве, 1960, с. 3], и, в отличие от университетских ученых, не стоял перед необходимостью формулировать свои взгляды обязывающим образом на университетской кафедре или в публикациях. Как известно, только разорение, а затем, после 1917 г., утрата средств ренты за приобретение государством его коллекции, заставили его искать на склоне лет постоянную египтологическую работу [<em>Выдающийся русский востоковед</em>…, 1987, с. 17, 252-254]. Пожалуй, первый повод придать обобщить свои взгляды по вопросам языка представился Голенищеву при издании «Сказки о потерпевшем кораблекрушение», папирус с текстом которой (pErm. 1115) он хранил в Эрмитаже: его научная публикация требовала обоснования принципов, по которым осуществлялась [Golénischeff, 1912]. Значение этого труда Голенищева было верно оценено, в частности, восхищавшимся им В.В. Струве, который попытался положить его в основу собственных теоретических представлений о египетском языке (см. его письмо Голенищеву от 4 мая 1914 г.: [<em>Выдающийся русский востоковед</em>…, 1987, с. 243]; однако и тут суждения Голенищева были не изложены синтезированно, а рассыпаны по ряду примечаний в глоссарии к тексту. К этому времени уже в полной мере выявились расхождения Голенищева с постулатами «берлинской школы», и в глоссарии «Сказки…» они, безусловно, заметны; однако, по-видимому, в связи с ними проявились и такие его черты, как большие сдержанность и деликатность. Читая письма Голенищева к египтологам Европы, трудно отделаться от ощущения, что часто он обращается к ним «снизу вверх», причем не всегда это оправдывается (как, например, в переписке с Эд. Навиллем [Ладынин, 2021(2)]) разницей в возрасте: видимо, несмотря на свой авторитет, русский египтолог не переставал стесняться «любительства» по сравнению с коллегами, для которых наука стала делом заработка. Поэтому трудно представить, чтобы его расхождения с «берлинской школой» вылились бы, например, в прямой спор с Эрманом, его другом и корреспондентом по меньшей мере с начала 1880-х гг.²<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/2. Известные нам материалы переписки двух ученых хранятся в Архиве Владимира Голенищева в Париже (Centre Wladimir Golénischeff, École Pratique des Hautes Études (Sciences religieuses de l’EPHE), фонд EPHE_CWG_5GOL) и в фонде А. Эрмана в Городской и университетской библиотеке Бремена (Staats- und Universitätsbibliothek Bremen, Erman-NL-Golenischeff-1882, Erman-NL-Golenischeff-1909)..png" class="image-formula"/>, который велся бы с напряженностью, свойственной научной полемике по принципиальным вопросам: закономерно, что в переписке Голенищева с Эрманом их расхождения почти не обсуждаются³<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/3. См., например, Erman-NL-Golenischeff-1882, письмо от 24 мая (8 июня) 1904 г.: «И если я также во многих пунктах египетской грамматики придерживаюсь другого мнения, чем Вы и Ваши ученики, то все же я признаю неизменно с чувством благодарности, что именно эти проведенные с терпением и любовью изыскания привнесли особенно много в правильное понимание египетских надписей» (Und wenn ich auch in manchen Punkten der ägyptischen Grammatik mit Ihnen und Ihren Schülern anderer Meinung bin, so erkenne ich doch stets mit einem Gefühl von Dankbarkeit, dass gerade diese mit Geduld und Liebe durchgeführten Untersuchungen riesig viel zum richtigen Verständnis der ägyptischen Inschriften beigetragen haben)..png" class="image-formula"/>. Неприятие Голенищевым «берлинской школы» обострилось после октября 1917 г.: вину за революцию и за утрату им благосостояния Голенищев возлагал на воевавшую с Россией Германию, и выпады против засилья «бошей» в науке звучат в его письмах конца 1910-х гг. склонному поддерживать эту тему Навиллю [Ладынин, 2021(2), с. 83, 86-87]. Вскоре Голенищев попытался сформулировать свои претензии к «берлинской школе» в статье, опубликованной в сборнике к столетию дешифровки египетской письменности Ж.-Ф. Шампольоном: разумеется, эта дата была научным праздником победившей в Первой мировой войне Франции, а сам сборник, характерным образом, вообще не включал статьи немецких египтологов. Сам Голенищев, в письме американскому египтологу Дж.Г. Брэстеду назвал эту статью ее с оттенком извинения «злой прозой» (méchante prose)⁴<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/4. Письмо от 6 декабря 1922 г. (Breasted, James Henry. Papers. Oriental Institute of the University of Chicago)..png" class="image-formula"/>; однако и в ней теоретическая часть, синтезирующая его взгляды, оказалась очень убористой [Golénischeff, 1922, p. 685-691], а основное место было уделено иллюстрирующим их примерам из египетских текстов. Таким образом, естественность филологической позиции Голенищева, о которой мы говорили, видится в ее недогматизме, отсутствии у ее создателя потребности в придании ей некоей каноничной, «отлитой» формы и вторичности его полемики с «берлинской школой» по сравнению с выработкой самой этой позиции. Вернемся теперь к вопросу о месте творчества В.С. Голенищева в мировой египтологии. Из сказанного следует, что позиционировать свои идеи так, чтобы они были всерьез замечены, он мог прежде всего в полемике с учеными «берлинской школы»: не случайно Эд. Навилль в упомянутой переписке 1910-х гг. активно вербовал его в участники своего рода наступления против нее, которое должно было увенчаться удачей после победы Антанты в Первой мировой войне [Ладынин, 2021(2), с. 77-82]. Однако это наступление, по сути дела, не состоялось: изданная в порядке его осуществления книга самого Навилля [Naville, 1920] не вызвала резонанса, как и ранее замечания Голенищева в издании «Сказки о потерпевшем кораблекрушение» (возможно, они появились слишком незадолго до начала войны, чтобы вызвать серьезный отклик⁵<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/5. Ср. оценку неформальных отзывов об этом издании в письме В.С. Голенищева Б.А. Тураеву 2 июня 1912 г.: «...оригинально отзывается о ней (о книге - издании Голенищевым “Сказки о потерпевшем кораблекрушение”, см. выше - И.Л.) Питри: он говорит, что она “a corrective to the overgermanisation from which we suffer” (“корректива к сверхгерманизации, от которой мы страдаем” - И.Л.). Вот из Англии я уже получил письма от Petrie и Budge, а от Schäfer, Steindorff, Sethe и Ranke не имею известий. Вероятно, сердиты на меня, или сговариваются, как отнестись к моему кощунству по отношению к грамматическим догматам...» [<em>Выдающийся русский востоковед</em>…, 1987, с. 225]. Среди доступных нам копий документов из Архива Владимира Голенищева копий этих писем нет..png" class="image-formula"/>), а его статья 1922 г. по своим масштабам не отвечала задачам большой теоретической полемики. Основой для нее мог послужить задуманный Голенищевым большой труд о египетском синтаксисе, однако задача его создания явно отходила на второй план по сравнению с выживанием в эмиграции и закреплением на постах, связанных с более практической работой⁶<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/6. В конце 1910-х и в 1920-е гг. Голенищев участвовал в издании иератических папирусов Каирского музея, а затем стал основателем кафедры египтологии Каирского университета [Bierbrier, 2019, p. 184]..png" class="image-formula"/>. Немецкая же египтология быстро восстановила свои позиции (в сущности, поражение Германии в войне на них не слишком сказалось), и далее египетская филология развивалась, в том числе усилиями младшего друга Голенищева А.Х. Гардинера (1889-1963) [Bierbrier, 2019, p. 175-176], по пути не столько опровержения, сколько уточнения и корректировки теоретических положений «берлинской школы». Поиск для нее иных оснований Х.-Я. Полоцким и его последователями начался уже после смерти Голенищева [<em>Историография истории древнего Востока</em>, 2008, с. 99-103]. Можно согласиться с А.О. Большаковым, что появление «альтернативной теории… тем более теории, созданной человеком, родной язык которого имеет иной строй по сравнению с языками общепризнанных западноевропейских грамматистов», было бы важно в пору восхождения «берлинской школы» в конце XIX – начале ХХ вв.; и окажись Голенищев перед задачей начать университетское преподавание еще в России в 1880-1890-е гг., такая теория могла бы сложиться в некоем нормативном виде [Большаков, 2007, с. 9-10]. Однако этот шанс не реализовался, а далее использование наработок Голенищева было затруднено не только отсутствием их системного изложения, но и изменением самой проблематики, обсуждавшейся в теоретическом аспекте. Так или иначе, на сегодняшнем этапе развития египтологии филологические взгляды В.С. Голенищева нужно рассматривать именно в соотнесении с постулатами «берлинской школы». Вклад ее создателя А. Эрмана в формирование категорий египетской филологии трудно переоценить: именно его работы по морфологии египетского языка пресекли попытки его неадекватного описания в понятиях классической филологии [<em>Ä</em><em>gyptologie</em><em> </em><em>als</em><em> </em><em>Wissenschaft</em>, 2006, S. 141-145]. Большую роль в его построениях сыграло выделение особой глагольной формы, названной им «псевдопартиципом» (Pseudopartizip) и сопоставленной с перфектом в семитских языках [Erman, 1889]. По мнению Эрмана, исходно эта форма играла в египетском языке роль основного повествовательного глагола (ältere Flexion [Erman, 1892, S. 100]), однако уже в III тыс. до н.э. ее оттеснило в этом качестве местоименно-суффиксное спряжение (jüngere Flexion) [Erman, 1901]. Подробно исследовал египетский глагол ученик Эрмана К. Зетэ (1869-1934) [Bierbrier, 2019, p. 424-425]: согласно его выводам, исконным для египетского языка был трехсогласный глагольный корень, а остальные корни были производными от него, что соответствовало представлениям об исконной природе семитского глагола [Sethe, 1899-1902, Bd. 1, S. 197-198, § 325; <em>cf</em><em>.</em> Gardiner, 1957, p. 210, § 273]. Значительная часть глаголов с двумя согласными в их негеминирующих (без удвоения второй корневой согласной) формах была отнесена к глаголам с третьей слабой согласной (<em>tertiae</em><em> </em><em>infirmae</em>) [Sethe, 1899-1902, Bd. 1, S. 233-248, § 394-399]. При этом в описание глаголов были введены семитологические термины имперфект (для глагольной формы sDm.f) и перфект (для формы sDm.n.f) [Sethe, 1899-1902, Bd. 2, S. 329, § 760; <em>cf</em><em>.</em> Erman, 1890, S. 94, § 225], а геминация - сочтена признаком имперфектного значения причастий [Sethe, 1899-1902, Bd. 2, S. 359-360, § 837]. О формах местоименно-суффиксного спряжения, употреблявшихся как повествовательные глаголы, было высказано мнение, что они представляли собой активное причастие в сочетании с местоименным или именным субъектом в генетиве (форма sDm.f [Erman, 1901, S. 123]) или пассивное – в сочетании с таким субъектом в дативе (форма sDm.n.f [Sethe, 1910, S. 140; <em>cf</em><em>.</em> Gardiner, 1957, p. 326-328, § 273]). Как видно, «классическая» парадигма в описании египетского языка заместилась семитологической, модифицированной применительно к его особенностям, а Эрман пришел к выводу о целой системе связей между египетским и семитскими языками (правда, признавая, что они постулированы в большей мере на сходстве структуры языков, нежели на лексических схождениях) [Erman, 1892]. Дело, однако, не свелось только к вопросам филологии. В докладе в Прусской академии наук в 1900 г., подводившем своего рода итог достижениям «берлинской школы» (по завершении большей части труда Зетэ о глаголе), А. Эрман нарисовал яркую картину миграции в дописьменные времена из Аравии – «прародины семитов» (das Stammland der Semiten) - в Африку, в результате которой сформировались египетский язык, берберо-ливийские и «восточноафриканские» языки и языки хауса. Сравнивая эту миграцию с арабским завоеванием VII в. ученый констатировал, что она не привела к формированию единой культуры переселившихся племен: более того, если, по его мнению, «праегипетский язык» (das Urägyptische) был безусловно семитским, то в дальнейшем под влиянием субстрата, на который наложилась миграция, он обогатился чуждой лексикой и изменил свой строй (именно так Эрман объяснял замену в нем «старшей флексии» «младшей») [Erman, 1900, S. 350-353; <em>cf</em><em>.</em> Gardiner, 1900]. Контекст этого выступления Эрмана достаточно очевиден: без сомнения, это тенденция панвавилонизма, занявшая серьезные позиции в немецком востоковедении на рубеже XIX-XX вв. [<em>Историография истории древнего Востока</em>, 2008, с. 575-577]⁷<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/7. Мы не беремся сказать, не было ли построение А. Эрмана связано с тезисом немецкого африканиста К. Мейнхофа об особой хамитской языковой семьи, носители которой якобы переселились в Африку из Азии и наслоились на местный негроидный субстрат [Дьяконов, 1967, с. 179-180, прим. 2; Ольдерогге, 1990, с. 66-68], но это вполне вероятно. По сути дела, и панвавилонизм, и «хамитская теория» были вариантами идеи культуртрегерства более передового народа, востребованной на подъеме германской колониальной экспансии..png" class="image-formula"/>. В статье о научном наследии В.С. Голенищева В.В. Струве в целом охарактеризовал пункты расхождения российского египтолога с постулатами «берлинской школы» [Струве, 1960, с. 27-35], однако сделал это на материале уже упомянутых публикаций – издания «Сказки о потерпевшем кораблекрушение» и статьи в сборнике к столетию открытия Шампольона. Между тем интересные сведения по этому вопросу предоставляют архивные материалы Голенищева. Египтологам давно известно, что к ним относится большой корпус рукописей и материалов к фундаментальному труду Голенищева о египетском синтаксисе, который остался незавершенным [Большаков, 2007, с. 9]. Согласно характеристике этого труда в уже упомянутом письме Голенищева к Брэстеду и в письме к Э. Дриотону, также написанном в 1922 г. (см. далее), в нем выделялись шесть больших тем египетского синтаксиса: «Разделение» (Disjonction), «Вставные конструкции» (Intercalation), «Вводные конструкции» (Parenthèse), «Вынесение на первое место» (Anticipation), «Пролепсис» (Prolepse) и «Эллипсис» (Ellipse)⁸<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/8. Структура соответствующего раздела Архива Владимира Голенищева (EPHE_CWG_5GOL/06-14. Projet de publication sur la syntaxe égyptienne) выглядит несколько иначе: «Введение в египетский синтаксис» (EPHE_CWG_5GOL/06. Introduction à la syntaxe égyptienne), «Постпозитивное примыкание» (EPHE_CWG_5GOL/07. Adjonction postpositive), «Противление» (EPHE_CWG_5GOL/10. Disjonction), «Эллипсис» (EPHE_CWG_5GOL/11. Ellipse), «Вводные конструкции» (EPHE_CWG_5GOL/12. Parenthèse), «Пролепсис» (EPHE_CWG_5GOL/13. Prolepse), «Повторение» (EPHE_CWG_5GOL/14. Répétition). См.: <a target=_blank href="http://www.calames.abes.fr/pub/#details?id=Calames-2019131151234168">>>>></a> (дата обращения: 31.10.2021)..png" class="image-formula"/>. Голенищев писал Брэстеду, что в классифицированном им материале египетских текстов есть «немало примеров, которые совсем не согласуются с грамматическими правилами, преподаваемыми Эрманом, Зетэ и их сторонниками, но представляют огромный интерес для верного понимания египетских текстов», однако он не знает, успеет ли завершить свой труд по их обобщению⁹<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/9. Du reste, dans les matériaux grammaticaux que j’ai peu à peu amassé chez moi, j’ai trouvé encore pas mal d’autres points, qui ne sont pas tout-à-fait conformes aux règles grammaticales enseignées par Erman, Sethe et leurs partisans, mais qui tous présentent un intérêt capital pour la juste compréhension des textes égyptiens. C’est dans des notes que j’ai classés sous les rubriques: Disjonction, Intercalation, Parenthèse, Anticipation, Prolepse et Ellipse, que j’ai ramassé une foule de remarques, mais, pour le moment, je ne sais pas ni où, ni quand mon ouvrage pourrait paraître et si même jamais, pendant ma vie, je vais le voir imprimé. Malgré cela je ne me laisse pas décourager et je continue, autant que je peux à compléter mes matériaux..png" class="image-formula"/>. По крайней мере первую из намеченных его частей – «Разделение» - Голенищев завершил настолько, что она был набран в типографии и прошел корректуру трех версток (судя по особенностям шрифта, в типографии Французского института восточной археологии в Каире), однако остальные части остались в рукописи, в том числе на уровне первоначального сбора материала египетских текстов. Трудности не только маловероятной публикации, но и просто исследования этих рукописей очевидны: сформулировать на основе этого материала некие обязывающие выводы мог только сам Голенищев. В то же время для отечественных египтологов будут интересны относящиеся к этому корпусу наброски на русском языке. Среди доступных нам копий из раздела «Введение в египетский синтаксис» Архива Владимира Голенищева (см. наше прим. 8) есть в общей сложности четыре таких наброска, ни один из которых не был вполне завершенным; возможно, египтолог делал для себя их прежде, чем обратиться к написанию франкоязычного варианта введения к своему труду. Примечательно, что все они затрагивают одну и ту же тему – вызывающий возражения Голенищева постулат о близком родстве египетского языка с семитскими. Далее мы публикуем один из этих набросков, который кажется наиболее завершенным: он интересен тем, что в нем Голенищев выходит на обобщения высокого порядка, связанные с вопросом о происхождении египетского языка. Ученый не отрицает сходства ряда частей речи в египетском и семитских языках, однако говорит, что если бы последние оказали на него влияние, предполагаемое «берлинской школой», то много семитской лексики появилось бы уже в III тыс. до н.э. в языке Текстов пирамид. При этом, по мнению Голенищева, египетский язык сохранил много исключительно простых черт и обнаружил большие возможности формообразования, что заставляет считать его строй не результатом изменения строя первоначального общесемитского языка, а, наоборот, пережитком гораздо более древнего этапа языкового развития. «Первобытный язык», от которого должны были отделиться как египетский, так и семитские языки, вероятнее всего, еще не выработал характерных черт последних, причем его особенностью вполне могли быть «двубуквенные корни» глаголов, преобладавшие, как считал Голенищев, в египетском языке, но вообще характерные в определенной пропорции и для семитских языков (ср. [Golénischeff, 1912, p. 129; 1922, p. 685-686]). Таким образом, Голенищев фактически ставил вопрос о происхождении египетского и семитских языков от языка-предка, который в современной науке называют афразийским, причем не прибегал к не оправдавшемуся представлению о его принадлежности к хамитским языкам, якобы объединявшим родственные семитским языки Африки (см. наше прим. 7). Для сравнения стоит сказать, что в середине 1930-х гг. корреспондент Голенищева Г. Лефевр в статье о происхождении египетского языка не только употреблял, хотя и несколько условно, термин «хамитский язык», но и связывал его происхождение с миграцией семитов в Африку, модернизируя теорию Эрмана [Lefebvre, 1936, p. 289]. Другая категория личных материалов В.С. Голенищева, дающая представление о его филологических взглядах, - это его переписка с египтологами. Ее массив чрезвычайно обширен, причем понятно, что филологические сюжеты затрагиваются в ней постоянно, однако это прежде всего конкретные пассажи египетских текстов, а не теоретические проблемы. Мы уже сказали, что дискуссии по ним отсутствуют в переписке Голенищева с Эрманом, и точно так же обстоит дело и в его многолетней переписке с А.Х. Гардинером¹⁰<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/10. В Архиве Владимира Голенищева в Париже она представлена письмами Гардинера и черновиками ряда писем Голенищева (EPHE_CWG_5GOL/01). «Беловики» писем Голенищева хранятся в фонде А.Х. Гардинера в Архиве Институте Гриффита (The Griffith Institute Archive) в Оксфорде (Gardiner MSS AHG 142.112)..png" class="image-formula"/> (вполне возможно, так же по нежеланию Голенищева обсуждать не слишком приемлемые для него взгляды Гардинера ученика Зетэ, во многом продолжившим линию «берлинской школы». Однако более целенаправленно Голенищев обращается к вопросам теории в письмах, написанных в порядке реакции на некоторые только что вышедшие труды египтологов младшего поколения. Одно из таких писем было адресовано Э. Дриотону (1889-1961) – канонику католической церкви и будущему ведущему египтологу Франции. Его черновик в Архиве Владимира Голенищева не датирован, однако дата легко устанавливается по хранящемуся вместе с ним письму самого Дриотона от 17 июня 1922 г., где идет речь о присылке Голенищеву экземпляра «Курса египетской грамматики», созданного французским ученым для студентов Католического института [Drioton, 1922]¹¹<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/11. Оба письма хранятся в разделе Архива Владимира Голенищева EPHE_CWG_5GOL/01. Черновик письма Голенищева – 11 листов текста черными чернилами, из которых единый связный текст 8 последовательно пронумерованных листов составляют..png" class="image-formula"/>. Интерес русского египтолога к этому изданию понятен, поскольку и в современных оценках оно считается первым за долгое время оригинальным французским учебником египетского языка, сменившим переводы «Египетской грамматики» Эрмана [Bierbrier, 2019, p. 134-135]. Письмо начинается с комплиментов Дриотону, построившему свой курс на множестве примеров из египетских текстов разных категорий: «Я был счастлив возможности увидеть в вас не только коллегу, любящего, как и я, анализировать египетские тексты, но также ученого, который, не сомневаюсь, стремится при помощи продуманного исследования текстов продумать в критическом ключе все то, что до сих пор было представлено в области египетской грамматики»¹²<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/12. J’étais heureux de pouvoir reconnaître en vous non seulement un collègue aimant comme moi à analyser les textes égyptiens, mais aussi un savant, qui, je ne doute pas, cherche au moyen d’une étude raisonnée des textes à aborder d’une manière critique tout ce qui a été fourni jusqu’à ce jour dans le domaine de la grammaire égyptienne. Здесь и далее, цитируя черновики писем Голенищева, мы не оговариваем присутствующие в них исправления..png" class="image-formula"/>. Голенищев видит в Дриотоне «непредубежденный ум», от которого «слабые пункты некоторых утверждений, которые встречаются в грамматиках, основанных в основном на исследованиях Эрмана и Зетэ… не могли ускользнуть», и в первую очередь спрашивает, твердо ли тот верит «в существование в египетском языке глаголов с конечным слабым согласным»¹³<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/13. Pour un esprit non préconçu, comme doit être le vôtre, Monsieur l’Abbé, les points faibles de certaines affirmations qu’on trouve dans les grammaires basées principalement sur les recherché d’Erman et de Sethe, ne peuvent pas, j’en suis sûr, avoir échappé. Pour n’en parler que de quelques-unes, permettez-moi de vous poser la question, si par exemple, vous croyez <em>fermement</em> à l’existence la question de verbes à consonne finale faible? Ср. более раннее замечание Голенищева в письме Б.А. Тураеву от 16(29) мая 1910 г.: «…уклончивое мое отношение к выкраиванию каких-то глаголов <em>tertiae infirmae</em> из безобидных двубуквенных глаголов, не имеющих никакого отношения к глаголам <em>tertiae infirmae</em> семитической группы языков…» [<em>Выдающийся русский востоковед</em>…, 1987, с. 216]..png" class="image-formula"/>. Здесь Голенищев возвращается к предположению, сформулированному еще в глоссарии к «Сказке о потерпевшем кораблекрушение», согласно которому формант -y- после глагольной основы и перед субъектом придает глаголу значение начала соответствующего действия либо его повторяемости и/или интенсивности [Golénischeff, 1912, p. 123-128]. Что -y- не корневой слабый согласный основы глагола, а именно добавляемый к ней формант, Голенищев показывал примерами образования при его помощи глаголов от имен существительных или прилагательных (nswy.f «он был, или стал, царем», aAy + субъект «он стал великим» и т.п.) [Golénischeff, 1912, p. 123], и в точности этот аргумент он приводит в письме Дриотону. По его мнению, также отраженному в глоссарии к «Сказке…», как использование этого форманта, так и геминация конечного согласного основы глагола служили для усиления его значения в конкретном контексте, а не для подчиняющегося определенным закономерностям образования форм с закрепленным временным значением (имперфекта и перфекта «берлинской школы»)¹⁴<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/14. «И как он (Зетэ – И.Л.) мог бы объяснить со своей теорией образование при помощи окончания image1.png" class="image-formula"/> глаголов, производных от существительных или прилагательных (как, например, <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image2.png" class="image-formula"/>, <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image3.png" class="image-formula"/>), объяснить иные примеры, которые я привел в глоссарии к моему “Потерпевшему кораблекрушение”? Поскольку усиленное значение глагола с удвоением конечного звука (действие привычное, длительное и т.д.) теперь более или менее широко признано моими коллегами в египтологии, как можно еще считать, что в такой-то и такой-то глагольной форме корни, подверженные возможному удвоению конечного звука, должны непременно появляться в форме с удвоением и никак иначе?» (Et comment avec sa théorie pourrait-il expliquer la formation à l’aide de le terminaison <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image1.png" class="image-formula"/> de verbes dérivés de substantifs ou d’adjectifs (comme p ex <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image2.png" class="image-formula"/>, <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image3.png" class="image-formula"/>), expliquer les autres exemples que j’ai cités dans le glossaire de mon “Naufragé”? Depuis que la valeur renforcée du verbe à finale redoublée (action habituelle, durable <em>etc</em>.) a été maintenant plus ou moins généralement admise par mes collègues en égyptologie, comment pourrait-on encore maintenir que dans telle et telle forme verbale les racines sujettes au redoublement éventuel de leur finale, devaient absolument apparaître dans la forme redoublée et non pas autrement!). Неясно, кого Голенищев имеет в виду в данном контексте. Правда, Эд. Навилль учел данное мнение русского египтолога, но это было сделано вскользь [Naville, 1920, p. 25], а «Египетская грамматика» А.Х. Гардинера, где оно действительно легло в основу объяснения явления геминации (см. [Gardiner, 1957, p. 351 (§ 438), n. 1, со ссылкой на: Golénischeff, 1912, p. 61-64, n. 2]; первое издание 1927 г.), еще не появилась.]]]. Вторая тема письма Голенищева Дриотону – это понимание глагольной формы, обозначенной в свое время Эрманом как «псевдопартицип». По словам русского египтолога, готовя свою «очень интересную» статью (несомненно [Erman, 1889]), глава «берлинской школы» чувствовал, что имеет дело с причастием, однако не решился признать, что она представляет собой «истинное причастие, особенностью которого в египетском языке была способность принимать окончания в случае, когда оно согласовывалось с субстантивом мужского или женского рода или с местоимением 3, 2 или 1 лица мужского или женского рода в единственном или множественном числе»¹⁵<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/15. Lorsque Erman écrivit son très intéressant premier article sur le soi-disant pseudoparticipe égyptien, il sentait bien que sa valeur ordinaire était celle d’un participe seulement, comme les terminaisons qui ce participe pouvait prendre rappelaient de près les terminaison de parfait sémitique, Erman n’a pas pu se décider à voir dans cette forme verbale un vrai participe ayant en égyptien la particularité de pouvoir prendre des terminaisons selon le cas où et de rapportant sort à un substantif masculin ou féminin soit à un pronom de la 3ème, de la 2ème ou de la 1ère personne du masculin ou de féminin du singulier ou pluriel..png" class="image-formula"/>, поскольку был под впечатлением сходства окончаний этой формы с окончаниями семитского перфекта. Однако внешнее сходство этих глагольных форм не должно означать тождества их значения, о чем Голенищев писал в своей статье 1922 г., приводя примеры из системы глагола ассирийского диалекта аккадского языка¹⁶<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/16. По его мнению, «ассирийский глагол» заимствовал форму «второго аориста» (имперфекта) из других семитских языков, перенеся на нее реальное значение «первого аориста» (перфекта) [Golénischeff, 1922, p. 687]..png" class="image-formula"/>. Письмо Дриотону добавляет к аргументации Голенищева еще один немаловажный аспект: «Нет сомнения, что между семитским перфектом и египетским псевдопартиципом есть связь, но вопрос, который, вероятно, никогда не будет выяснен точно, состоит в том, была ли в протосемитском языке (от которого египетский язык отделился прежде, чем сформировались семитские языки с их трехбуквенной системой) глагольная форма, напоминавшая то, что в семитских языках называют “перфект”, с самого начала перфектом или же она была, как это имеет место в египетском языке, простым причастием»¹⁷<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/17. Qu’il y a relation entre le parfait sémitique et le pseudoparticipe égyptien, et n’y a aucun doute, mais la question, qui probablement ne pourra jamais exactement être tranchée, c’est à savoir si dans le protosémitique (du quel s’était détaché l’égyptien avant que ne se soient développées les langues sémitiques avec leur système trilitère) la forme verbale ressemblant à ce qu’on rappelle le “Parfait” dans les langues sémitiques a été dès le commencement véritablement un parfait ou si elle a été, comme c’est le cas en égyptien, un simple participe..png" class="image-formula"/>. Вторая возможность явно ближе Голенищеву, однако прежде всего его рассуждение показывает реальную направленность его полемики с Эрманом: она ведется против не конкретных наблюдений немецкого египтолога, а общей реконструкции им генезиса египетского языка, который было неоправданно связывать с явлениями семитских языков уже исторического времени. Наконец, третья тема обсуждаемого письма – трактовка предложений, построенных по моделям «глагольная основа – субъект» и «субъект – глагольная основа». По мнению Голенищева и вопреки позиции «берлинской школы», они не были равнозначны в составе сложного предложения: если первые имели значение главных предложений, то вторые обязательно придаточных. Этот сюжет затрагивается в статье Голенищева [Golénischeff, 1922, p. 688-689], а также в его переписке 1913-1914 гг. с А.Х. Гардинером [Изосимов, Скоробогатова, 2022]. В письме к Дриотону Голенищев говорит об этом вопросе немного, однако его упоминание наряду с крупными проблемами обозначает его существенность. Такое восприятие этого сюжета Голенищевым следует из его общего представления о том, что ключевым в изучении египетского языка было установление не его морфологии, а синтаксиса, с серьезным вниманием к стилистике конкретных текстов. К теоретическим вопросам египетского языка Голенищев обращается и в письме к французскому египтологу Г. Лефевру (1879-1957). После контакта двух ученых во время исследования гробницы Петосириса (см. выше) между ними сложились теплые, типичные для Голенищева при его доброжелательном складе характера, отношения. Интересующее нас письмо написано в Ницце 14 сентября 1936 г.¹⁸<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/18. EPHE_CWG_5GOL/01. Черновик письма – 3 листа текста черными чернилами с исправлениями, несомненно, фиксирующие окончательный текст письма..png" class="image-formula"/> после знакомства Голенищева с уже упоминавшейся статьей Лефевра «О происхождении египетского языка» [Lefebvre, 1936]. Эта статья примечательна предпринятой в ней попыткой приобщить к изучению египетского языка сравнительно новые наработки в области языкознания (работы М. Коэна, М. Вычихла, Э. Цыларжа и др.), хотя ее интенцию все же составлял поиск компромисса между этими наработками и постулатам «берлинской школы». К этому времени А.Х. Гардинер уже сформулировал в «Египетской грамматике» свою версию происхождения основы обеих основных форм местоименно-суффиксного спряжения (и sDm.f, и sDm.n.f) от пассивного причастия [Gardiner, 1957, p. 326-328, § 273], и она вызвала у Голенищева не больший энтузиазм, чем гипотезы Эрмана и Зетэ:

На страницах 283/284 я не могу следовать за вами, когда вы говорите, что считается твердо установленным, что sDm в глагольной форме sDm.f должен, согласно Эрману и Гардинеру (и Зетэ) объясняться как причастие. Я не вижу с определенностью, почему объяснения глагольной формы <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image4.png" class="image-formula"/>, поддерживаемые этими египтологами, предпочтительны по сравнению с той, что усматривает в этой глагольной форме соединение глагольного корня (именного значения) с притяжательным суффиксом. Объяснение <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image4.png" class="image-formula"/> «слышимый кого-то (=кем-то)» или «тот, кто слышит» в смысле «он слышит, слышащий (и будет слышать)», разумеется, не более и не менее приемлемо, чем объяснение «его слышание», которое было бы тем, что называют «язык маленького негра», в смысле «он слышит» (ср. <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image5.png" class="image-formula"/> «его жизнь» и: «он живет»). К тому же, вы делаете сами замечание к объяснению Эрмана, что конструкция, которую он считает, что опознает в <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image4.png" class="image-formula"/> «противоположна египетскому синтаксису»… Гипотеза Гардинера мне также кажется малопривлекательной¹⁹<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/19. Характерным образом, в письме А.Х. Гардинеру от 10 февраля 1927 г. (Gardiner MSS AHG 142.112.14) с благодарностью за присылку вновь вышедшей «Египетской грамматики», Голенищев говорит об интересе к ее отличиям от постулатов «берлинской школы», но обсуждает лишь сугубо частный вопрос (об оттенке модальности в форме n sDm.n.f – передаче ею невозможности действия; <em>cf</em><em>.</em> [Gardiner, 1957, p. 332-334, § 418]). Мы не заметили обсуждения теоретических аспектов этого труда в дальнейшей переписке двух ученых..png" class="image-formula"/>. В любом случае, не следует забывать, что все это чистые допущения, которые, быть может, никогда не смогут быть строго доказаны…²⁰[[[20. Aux pages 283/284 il m’est impossible de vous suivre, quand vous dites qu’il semble <em>bien</em> établi que sDm, dans la forme verbale sDm.f doit après Erman et Gardiner (et Sethe) s’expliquer comme un participe. Je ne vois pas nettement, pourquoi les explications de la forme verbale <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image4.png" class="image-formula"/>, soutenues par ces égyptologues, soient préférable à celle qui verrait, dans cette forme verbale, la réunion d’une racine verbale (valeur nominale) avec un suffixe possessif. L’explication de <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image4.png" class="image-formula"/> “entendu de (=par) lui” ou “un-qui-entend, lui” pour “il entend, entendant (et entendra)” n’est certainement ni plus ni moins acceptable, que l’explication “son entendre”, qui serait ce qu’on appelle “du petit nègre” pour: “il entend” (cf. <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image5.png" class="image-formula"/> “sa vie” et: “il vit”). Du reste, à l’explication d’Erman, vous faites vous-même la remarque, que la construction qu’il croit reconnaître dans <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image4.png" class="image-formula"/> est “contraire à la syntaxe égyptienne”…]]]

Далее Голенищев выражает сомнение в связи с гипотезой Ф. Лексы о происхождении частиц xr, kA и in, употребляемых также в качестве инфиксов глагольных форм, от глаголов с базовым значением «говорить», употребляемых в качестве вспомогательных (эта гипотеза кажется ему недостаточно обоснованной²¹<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/21. «…не удастся выяснить, не было ли всего по одному примеру с формой : image6.png" class="image-formula"/> +<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image7.png" class="image-formula"/>+<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image8.png" class="image-formula"/>, <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image6.png" class="image-formula"/>+<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image9.png" class="image-formula"/>+<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image8.png" class="image-formula"/> и т.д. » (…on n’aura pas trouvé ne fût-ce qu’un seul exemple ayant la forme: <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image6.png" class="image-formula"/> +<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image7.png" class="image-formula"/>+<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image8.png" class="image-formula"/>, <img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image6.png" class="image-formula"/>+<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image9.png" class="image-formula"/>+<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/image8.png" class="image-formula"/> etc.). Неясно, что имеет в виду Голенищев, поскольку уже в «Египетской грамматике» А.Х. Гардинера приводится целый ряд примеров данных глагольных форм [Gardiner, 1957, p. 346-347, §§ 430-434].]]]; <em>cf</em><em>.</em> [Lefebvre, 1936, p. 285-286]). Кроме того, в связи с апелляцией Лефевра к тезису Зетэ о преобладании в египетском языке трехсогласных корней и, соответственно, о его семитской специфике [Lefebvre, 1936, p. 270], Голенищев упрекнул своего корреспондента в невнимании к сравнительному материалу языков, которые тот называл «хамитскими»: так, трехсогласные корни встречаются не только в семитских языках, но и в языках туарегов, беджа и берберском. Однако именно экскурс в вопрос о природе основы египетского глагола наиболее значим в этом письме: несколько стяженно Голенищев повторил свою мысль в письме А.Х. Гардинеру от 10 августа 1937 г.²²<img src="http://ras.jes.su/images/publication_images/22230/22. Gardiner MSS AHG 142.112.7; см. [Изосимов, Скоробогатова, 2022]..png" class="image-formula"/>, и, думается, именно она отвечает его представлению о простоте и архаизме строя египетского языка. Подводя итог наблюдениям над филологическими представлениями В.С. Голенищева, стоит сравнить их с оценкой места египетского языка в афразийской семье, которую дал спустя двадцать лет после его смерти, пожалуй, наиболее авторитетный специалист в этой области – И.М. Дьяконов [Дьяконов, 1967; ср. также Дьяконов, 1991]. Он считал наиболее вероятной изначальную двусогласность афразийских глагольных корней, а добавление к ним конечных слабых согласных - симптомом более позднего формообразования; при этом двусогласность многих египетских корней явно была реликтом общеафразийского состояния [Дьяконов, 1967, с. 196-200]. «Псевдопартицип» египетского языка Дьяконов сопоставляет не с перфектом, а со стативом аккадского языка, что соответствует и термину, обозначающему эту глагольную форму в современной египтологии; форманты же статива могут рассматриваться как разновидность суффиксальных местоимений прямого падежа [Дьяконов, 1967, с. 241-242; Loprieno, 1995, p. 74], что по-своему близко представлению Голенищева об этой форме как о «спрягаемом причастии». Дьяконов уверенно констатировал посессивный характер египетской глагольной конструкции (что соответствует оценке Голенищевым позиции местоименно-суффиксного субъекта при глаголе) [Дьяконов, 1967, с. 220, 247, прим. 127], однако все же принимал восходящую к «берлинской школе» версию В. Вестендорфа о причастной природе египетской глагольной основы (см. [Westendorf, 1953]; явно ближе мнению Голенищева о ее именной природе позиция В. Шенкеля: [Schenkel, 1975]). Наконец, наличие в египетском языке местоименно-суффиксного спряжения Дьяконов справедливо считал его особенной чертой, говорящей о его раннем отделении от общеафразийского (конечно, не от общесемитского) единства; правда, Дьяконов полагал, что такой тип спряжения вытеснил существовавшее в египетском языке изначально, как и в других афразийских языках, префиксальное спряжение. Вместе с тем, хотя и в качестве вызывающей сомнения альтернативы, он рассматривал возможность того, что местоименно-суффиксное спряжение было для афразийцев исконным и возникло «непосредственно из доглагольной стадии» (допущение, практически тождественное позиции Голенищева!) [Дьяконов, 1967, с. 248]. Примечательно, что, хотя И.М. Дьяконов, безусловно, ориентировался на работы своих коллег – ленинградских египтологов, в т.ч. М.Э. Матье, которая испытала определенное влияние работ В.С. Голенищева [Дьяконов, 1967, с. 220, прим. 95; ср. Матье, 1952; Струве, 1960, с. 31, прим. 133], непосредственно их он все же не знал и, разумеется, строил свои суждения на неизмеримо более обширном, чем их автор, сравнительном материале. В таком случае совпадение их суждений показывает, что глубокое знание египетского языка и трезвость в применении в его исследованиях сравнительного материала позволили В.С. Голенищеву, отчасти интуитивно, придти к тем выводам о его происхождении и месте в системе родственных языков, которые оправдались в науке спустя десятилетия.

***

Владимир Семенович Голенищев

[Египетский синтаксис. Набросок к введению.]²³

Когда в своих замечательной работе о так называемых лжепричастиях, Эрман впервые установил соотношение окончаний этих причастий в роде и числе с теми существительными или местоимениями, которые этим причастиям приходилось определять в предложении, он увлекся сходством подмеченными ими окончаниями с окончаниями семитических глаголов в первом аористе (<em>Perfectum</em>) и пришел к не совсем верному²⁴ заключению, будто египетские лжепричастия первоначально также имели тот же смысл, как и семитический аорист и что, поэтому, они должны рассматриваться по существу²⁵ как²⁶ личные формы глагола, и притом более древние, чем глагольные формы, состоящие из глагольной основы и следующего за ней подлежащего. В подтверждение своего мнения Эрман привел несколько примеров, почерпнутых отчасти из текста²⁷ пирамид, но переводы этих примеров²⁸, как нами будет указано, не могут считаться безусловно верными и никоим образом не подтверждают отстаиваемой им точки зрения. Конечно, не дерзая поколебать тот догмат, будто семитические языки <em>ab</em><em> </em><em>ovo</em> проявились в мире сем с теми особенностями, которые их отличают от других групп языков, Эрман иначе и не мог объяснить сходство окончаний так называемых²⁹ египетских лжепричастий с окончаниями семитического первого аориста. Но что знаем мы³⁰ о том, каковы были семитические языки той эпохи, когда слагались³¹ древние священные тексты³², впоследствии³³ начертанные³⁴ по стенам внутренних покоев саккарских пирамид, а, тем более, каков мог быть тот первобытный, скажем <em>протосемитический</em>, язык, из которого развились, с одной стороны, отдельные группы семитических языков, а с другой, египетский язык, там и сям обнаруживающий некоторые точки соприкосновения с известными нам семитическими языками, но в общем столь отличный от этих последних? Если мы³⁵ принимаем во внимание известную долю³⁶ семитизма в египетских лжепричастиях, в некоторых независимых местоимениях, местоименных конечных приставках, числительных и т.д., мы конечно должны признать какое-то отдаленное родство египетского языка с семитическими языками, но ведь строй египетского языка в своей совокупности и, за немногими исключениями, весь обширный его запас слов на столько умаляют это сходство, что мы неминуемо должны признать, что тот первобытный язык, от которого отделился египетский язык, еще далеко не выработал в себе таких³⁷ характерных особенностей, какие³⁸ связывают между собой языки, известные у нас под именем семитических. И действительно, если бы семитизм, со всеми его характерными особенностями, был совсем установлен в языке, являющимся родоначальником египетского языка, то почему бы³⁹ древнейших текстах мы не наталкивались на большее количество слов семитического строя, на большее количество семитических форм, чем в позднейших надписях, где, пожалуй, первоначальные семитические слова могли бы быть заменены другими, новоиспеченными или заимствованными от других народов, соседних с Египтом, и где первоначальные семитические формы могли бы быть просто-напросто⁴⁰ забыты. В действительности ничего подобного мы в древнейших надписях не замечаем. Большинство слов в пирамидных надписях⁴¹ не родственны с семитическими – часть из них двубуквенные, а часть трехбуквенные и даже четырехбуквенные корни. Грамматических же форм, напоминающих семитические, тут ничуть не больше, чем в более поздних надписях. Итак, приняв во внимание⁴² как семитические черты в египетском языке, так и громадную разницу⁴³ в лексическом и грамматическом отношениях между египетским и семитическими языками, мы неминуемо должны прийти к тому заключению⁴⁴, что египетский язык отделился значительно раньше, нежели семитические языки, от того древнего языка, который был их общим родоначальником, и что египетский язык не⁴⁵ почерпнул⁴⁶ из него всех⁴⁷ характерных черт семитических языков⁴⁸, так как их⁴⁹ в нем еще не существовало во время отделения египетского языка, но они⁵⁰ в нем выработались впоследствии, а именно к тому времени⁵¹ когда из него образовались отдельные семитические языки. Поэтому, если мы в египетском языке встречаем некоторые семитизмы, мы далеко не принуждены⁵² признать, что все характерные особенности семитических языков обязательно должны иметься налицо в египетском языке. С другой стороны, мы не можем также упускать из виду и того⁵³, что не⁵⁴ все грамматические формы семитических языков обязательно являлись в протосемитическом языке с тем же значением с каким мы их встречаем в настоящее время в известных нам семитических языках. Так, например, окончательное значение обоих семитических аористов по-видимому не совсем ясно еще⁵⁵ было установлено в период, когда от общего семитического ствола отделилась ассиро-вавилонская ветвь⁵⁶, так как та форма глагола, которая в еврейском, арабском и других западных семитических языках стала означать несовершенное действие, т.е. второй аорист (Imperfectum), в ассиро-вавилонском языке приняла значение первого⁵⁷ аориста (Perfectum), т.е. означала действие совершенное. Точно так же при исследовании роли египетских лжепричастий нам нечего стесняться его⁵⁸ сходством с семитическим первым аористом (Perfectum) и, если мы найдем, что оно употреблялось в египетском языке в ином смысле, чем тот, который присущ первому семитическому аористу, нам не к чему будет насиловать примеры, чтобы доказать, что египетское лжепричастие является древнейшей личной формой египетского глагола, которая будто бы со временем утратила первоначальное значение первого аориста (Perfectum). Напротив того, значение египетского лжепричастия должно объяснить нам первоначальное значение семитического первого аориста (Perfectum)⁵⁹, тем более, что в ассиро-вавилонском языке этот аорист, замененный в повествовательной речи вторым аористом (Imperfectum), играет роль несколько напоминающую роль египетского лжепричастия. Пора теперь⁶⁰ раз навсегда надо⁶¹ покончить с пугалом общесемитического языка, праотца египетского языка. Это пугало, с ясно очерченным характером, должно уступить место расплывчатому существу, еще не принявшему общесемитической окраски, но имеющему уже в зачатках многие из характерных черт семитизма. О количестве этих черт, конечно, можно с большим или меньшим вероятием догадываться, исследуя взаимные отношения с одной стороны египетского, а с другой всех семитических языков. Но делать заключения о том, что египетский язык – язык семитический потому только, что он заключает в себя несколько семитизмов, по меньшей мере неосторожно, и уже совершенно неосновательно желание Эрмана, Штейндорфа⁶², Сета⁶³ и других германских ученых доказать тщательно проведенную трехбуквенность в египетском глаголе, вплоть до присутствия слабых конечных согласных в этих глаголах, тогда как наперекор семитическим глаголам⁶⁴ эти предполагаемые слабые согласные в египетских глаголах⁶⁵ нигде правильно не проявляют своего существования ни в спряжении, ни при образовании отглагольных существительных⁶⁶. Кроме того, присутствие в семитических языках некоторого, хотя и очень ограниченного количества двубуквенных корней, указывает на отдаленный доисторический период языка, в котором, как в египетском языке, действительно существовали двубуквенные корни, большая часть которых с течением времени превратилась в семитических языках в трехбуквенные при помощи ли удвоения второй согласной, или присоединения слабых согласных к концу двубуквенного корня, или наконец…⁶⁷ Вообще⁶⁸ ошибочно рассматривать египетский язык как пережиток какого-то более совершенного протосемитического языка: в строе египетского языка, насколько он нам теперь известен, столько простоты, а в образовании основных форм глагола столько прозрачности и столько свежей способности к образованию новых форм, что невольно приходишь к убеждению, что в нем сохранилась масса первобытного, которое до неузнаваемости сгладилось в семитических языках. Египетский язык, можно сказать, сохранил почти в неприкосновенности очень древнюю форму речи, а не дошел до этой простоты благодаря какому-либо⁶⁹ внутреннему разложению или утрате каких-либо первоначально удобопонятных образовательных элементов.