Дневники о. Николая Японского¹ – один из важнейших источников об истории Российской духовной миссии в Японии². Однако не все происходившее в миссии находило отражение на страницах дневника ее руководителя. В этой связи большой интерес представляет эпистолярное наследие о. Николая. Особое внимание следует обратить на переписку начала 70-х гг. XIX в. – периода, который в дневниках отражен не слишком подробно.

В качестве примера такой переписки можно назвать два письма Николая Японского барону Ф.Р. Остен-Сакену³, занимавшему в тот момент должность директора Департамента внутренних сношений Министерства иностранных дел. Оригиналы писем сохранились в фонде Остен-Сакенов в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА)⁴. Первое из них написано 31 октября 1871 г. из Хакодатэ⁵, второе – 15 июля 1872 г. из Токио. Оба письма частично цитировались А.Н. Хохловым в статье 1994 г. [Хохлов, 1994].

На момент написания писем архимандрит Николай и барон были, скорее всего, незнакомы лично. Однако при формировании японской миссии Остен-Сакен как опытный дипломат мог дать о. Николаю некоторые советы по ее организации. Отметим, что оба письма были написаны в период, когда в Японии еще не были официально отменены антихристианские законы, хотя фактически они уже не действовали⁶.

В дневниках Николая Японского Ф.Р. Остен-Сакен упоминается многократно, но все эти упоминания касаются более позднего периода. Приведем некоторые из них. 16 сентября 1879 г.: «Еще когда граф⁷ сидел у меня, пришел барон Ф.Р. Остен-Сакен; тоже принимает горячее участие в Миссии, выражается, что это дело мировое. Дал мне благую мысль прямо обратиться к Министру Финансов Грейгу⁸; кажется, так и сделаю, приготовив записку» [<em>Дневники</em>, 2004, т. I, с. 84]. 17 сентября 1879 г.: «сделал визит барону Остен-Сакену, директору Депар[тамента] внутренних сношений. Все принимают дело Миссии очень сочувственно, особенно Мельников⁹ и барон О. Сакен; только все говорят, что деньгами Министерство помочь не может, а нужно просить из Государств. казначейства, причем барон Сакен выражается, что «деньги должны найтись – миллионы тратятся на пустое, а на это дело «мировое» (как он выражается), как не найтись!» [там же, с. 85].

Первое письмо архимандрита Николая барону посвящено инструкции недавно образованной японской православной миссии, второе – содержит просьбу о помощи в приобретении в Петербурге русского шрифта, необходимого миссии для печати учебных пособий по русскому языку. Значительное внимание в обоих письмах уделено мнению о. Николая о современной ему Японии.

В текстах писем о. Николай выражает редкую (а временами и весьма эмоциональную) для европейского миссионера XIX в. симпатию к Японии, ее жителям и истории. Большое восхищение у священника вызывают и реформы эпохи Мэйдзи, что, возможно, является проявлением настроений, охвативших некоторую часть русского общества в связи с реформами Александра II.

Ниже мы впервые полностью публикуем указанные письма.

№1 17 февраля 1872¹⁰ 31 октября 1871¹¹ Хакодате

Ваше Превосходительство, Барон Федор Романович!

С нынешнею почтой я получил из Св. Синода инструкцию¹² для здешней миссии и, просмотрев ее, спешу ответить на Ваше обязательное письмо и выразить требуемое Вами мнение касательно инструкции, чего никак не мог сделать прежде, не имея у себя списка ее и не помня ее параграфов. Разделение инструкции на общую и частную совершенно рационально, и Миссии остается только быть благодарною пред Министерством Иностранных Дел за добрый совет, поданный Св. Синоду. Общая инструкция, названная «Положением для Российской Духовной Миссии в Японии», вполне точно определяет внешние отношения Миссии и достаточно ясно очерчивает общий круг ее действий – то и другое ровно в такой мере и таком виде, что в случае нужды без всякого опасения может быть показано любому японскому официалу. В самом деле, представляю себе крайность: какой-нибудь японец, подстрекаемый приязненным или неприязненным любопытством, относится к миссионеру с настойчивыми вопросами: для чего и на каком положении он здесь? Какие его обязанности? Какими он руководится правилами? Вместо словесных объяснений, которые, как бы ни были правдивы, всегда могут оставить в вопрошающем тень подозрения и недоверия, миссионер, указывая на инструкцию, может прямо сказать: «вот наша инструкция; если угодно, возьмите ее, по[й]дите к кому-нибудь из знатоков русского языка и прочтите». И что же японец найдет? Разные похвальные назидания касательно доброго поведения, прилежания, миролюбия, – распоряжения совершенно домашнего свойства касательно содержания миссионеров, устройства церквей, в конце концов указание на небесные награды. Конечно, сводя все вместе к категорическому определению Положения миссионеров, тем не менее выходит, что они в Японии – для проповеди Христианской Веры. Но, чтобы японцы не думали, что кто-нибудь из русских желает распространять у них Христианскую Веру, для этого нужно бы не только не иметь Миссии, но не иметь и священника при консульствах. Я уже имел честь сообщать Вам, что японцы не представляют себе христианского священника иначе, как вместе и миссионера, потому что, кроме русского священника, у них никогда не было христианских священников не миссионеров, и русский священник, сколько ни старался разуверять их, что он не миссионер, никто никогда ему не верил, хотя он, – к стыду своему, признается, – на деле до сих пор почти не подавал ни малейшего повода подозревать его в миссионерстве. В воле Правительства было поставить священника при консульстве; священник же здесь не может не сделаться миссионером. Скажите, Барон, нашли ли бы Вы одобрительным поведение священника, если бы он всякому японцу, приходившему, – иной раз издалека, – спрашивать его о Вере, отвечал: «По[й]дите, я не хочу с вами говорить»? А ведь здесь едва ли ни каждый день приходилось бы расточать подобные ответы, если бы священник не захотел бы выступать из круга его обязанностей исключительно по консульству. Сознаюсь искренно, я сам гораздо более склонен был заняться исключительно изучением японской литературы, чем миссионерством; часто, весьма часто приходившие любопытствовать о Вере встречали весьма нелюбезный прием с моей стороны и уходили быть может навсегда обиженные мною; случалось мне и прямо давать такой ответ: «По[й]дите, принесите от губернатора разрешение Вам учиться у меня Вере, тогда буду учить». И что же? Тем не менее японцы шли спрашивать все о том же. Чем дальше, тем чаще и больше. «Силу обстоятельств не переборешь», в этой истине сами обстоятельства убеждали меня более и более, так что наконец пришлось выбирать из двух одно: или оставить этот пост, уступив его другому, более наклонному к миссионерству, или совершенно изменить направление занятий. Но первое трудно было сделать: еще не умерли мечты, побудившие меня когда-то бросить академическую скамью для Японии; на время их заслонил было интерес неизведанного еще моря новостей, представляемого японской литературой; но когда пришлось делать окончательный выбор – старые друзья одолели. Но миссионерство – одному – немыслимо, особенно в Японии, по весьма понятным причинам. И так явилась Миссия. Изволите видеть, Барон, что Миссия в Японии ни есть явление случайное, дело фантазий, произвола, но совершенно законное порождение неотразимых обстоятельств. Обстоятельства, породившие миссию, с не меньшею силою будут и покровительствовать своему порождению, я в том уверен. Да не родится в ком-нибудь опасение, что Миссия подвергнется здесь гонениям, расстроит наши политические отношения к Японии и т. под[обное]. Я не отрицаю того, что Японское Правительство, может, еще на время продлит официальное запрещение принимать Христианскую Веру. Но нужно иметь в виду, что здешнее Правительство само, в свою очередь, не может не подчиняться силе обстоятельств, т.е., говоря прямее, народной воле. О Японском народе до сих пор не имеют понятия в Европе: его смешивают со всеми восточными народами, исключительная особенность которых та, что они подавлены деспотизмом высшей власти. Самая общая для Японского народа ошибка! Разумная, совершенно либеральная и в высшей степени гуманная администрация древних императоров, и затем распадение высшей власти надвое, при чем каждая сторона, в виду своих личных интересов, должна была всегда заискивать пред народом, – все это как нельзя более способствовало к воспитанию в японце, какого бы класса и состояния он ни был, самоуважения к себе, сознания священных прав своей личности и такой самостоятельности в убеждениях, о какой многим европейским народам и не снилось. Указывают на правление последней сегунской династии как на деспотическое в высшей степени. Я знаю собственно две строгие меры, на соблюдении которых Токугавская династия¹³ особенно настаивала и по отношению к которым действительно была очень педантична. Это – ограждение народа от сношений с иностранцами¹⁴ и стеснение удельных князей множеством постановлений, отнимавших у них возможность составлять коалиции и бунтовать страну. Последнее, без всякого сомнения, как нельзя более совпадало с волею народа, которому тоже крайне надоели беспрерывные драки князей. Но и первое – не было ли также угодно народу? Чем заявили себя иностранцы два с половиной столетия тому назад¹⁵? Купцы обманами и развратом, миссионеры шарлатанством, взаимными распрями и высокомерием, те и другие – замыслами весьма опасного свойства для политической независимости империи. Мог ли жалеть их народ? Мог ли иметь неудовольствие на свое Правительство за изгнание губителей страны и мог ли не повиноваться тем мерам, какие приняты были к ограждению безопасности и спокойствию его же самого? Возьмите во внимание, что в то же время народ считал себя обязанным Токугавской династии за законы и постановления, развившие благоденствие страны до такой степени, до какой далеко еще многим европейским государствам. И при всем том народ никогда не забывал, что Правительство, будучи его властелином, в то же время – и его слуга; Правительство, в свою очередь, всегда понимало, что, повелевая народом, оно в то же время обязано и уважать народ. Десять лет живя в Японии, я не видал чиновника, невежливо обращающегося с простолюдином, не встречал полицейского, употребляющего в дело палку, которою официально вооружен; с другой стороны, не видал простолюдина, который бы не имел здравых понятий о своем Правительстве и боялся бы открыто высказывать свои мнения о дурных сторонах его. А ведь на основании этих мнений рушатся и созидаются правительственные системы – здесь гораздо успешнее еще, чем в Европе, хотя в Европе, быть может, станут смеяться над предположением, что в Японии существует общественное мнение. Взгляните на только что павшую династию Токугава: все заслуги ее пред народом не спасли ее, когда она стала медлить с отменою разных стеснительных постановлений, в свое время совпадавших с волею народа, но обветшавших и оказавшихся неудобными для настоящего времени. Посмотрите, что делается теперь. Задумали уничтожить удельную систему, и что же? Прежде всего стараются узнать мнение народа и расположить его в пользу этой меры. В прошлом году еще занялись бы этим вопросом, но, говорят, народ не был приготовлен; год послужил к тому, чтобы при помощи прессы и других мер широко распространить мысль Правительства и уяснить ее хорошие стороны. Народ находит меру разумною, не думает вооружаться за князей, словом – согласны, – и князья собраны в Едо¹⁶, чтобы окончательно решить вопрос. А пресса, текущая народная пресса, растущая не по дням, а по часам в этой удивительной стране? Взглянули бы Вы, как она жива и самостоятельна, как смело и трезво обсуждает Правительственные действия, как иногда острит или негодует над тем, что находит достойным порицания, как властно высказывает свое одобрение тому, в чем видит пользу! И Правительство считает себя обязанным слушать этот голос народный: в присутственных местах, в виде обязательного чтения для служащих, наряду с официальными органами. Вы всегда увидите и ту или другую неофициальную газету. – Что из всего этого вытекает? Ввиду поставленного вопроса вытекает одно, именно, что и касательно стеснения Христианской Веры одно лишь здешнее Правительство никогда не пойдет вразрез с народным желанием. Захочет народ принимать Христианскую Веру, – Правительство не запретит ему; не захочет – Правительство стеснит Миссионерство и Миссионеров. Захочет ли же народ? Из того, что многие спрашивают о Христианской Вере, еще не следует, чтобы столь же многие стали и принимать ее. Что народ недоволен своею нынешнюю верою или, лучше, верами, это очевидно; что Японским верам¹⁷ поэтому суждено пасть, а Христианству водвориться, это выше всякого сомнения. Но скоро ли? Это вопрос, сколько времени, столько же качеств и характера действий миссионеров. Министерство Иностранных Дел и Святейший Синод, с весьма обязательною заботливостью о благе Миссии, поставляют осторожность и осмотрительность Миссии первым условием ее действий. Смею ручаться, что условие это в точности будет соблюдаемо. Быть неосторожным здесь в прямом смысле может значить еще: идти своею волей на нож или подвести своего друга к палачу. Кто же захочет этого? Кто захочет другою рукою разрушать то, что делается одною? Или кто захочет, выйдя в путь, завалить самому себе дорогу таким камнем, через который и перешагнуть нельзя? Для сумасшедших есть дома и в России, и им не стоит приезжать сюда; не-сумасшедший же, будь он даже самый недалекий, найдет в себе столько благоразумия, чтобы не губить себя и свое дело необдуманною опрометчивостью и тем более – горячностью. В этом смысле полезны для руководства Миссии частные правила в виде: «Инструкции для начальника Российской Духовной Миссии в Японии», хотя этих правил, конечно, недостаточно, никогда нельзя предвидеть и заранее направить каждый шаг миссионера; именно на собственное благоразумие и приобретаемою временем опытность больше всего должен рассчитывать миссионер. Пятилетний срок, на который для опыта утверждена Св. Синодом та и другая инструкции, достаточен будет, чтобы показать, как Миссия примется за дело и как воспользуется добрым расположением и неоценимым участием к ней как Вас, Барон, так и других русских людей, имевших случай заявить свое участие. Даст Бог, Миссия не посрамит себя, хотя, быть может, и не заявит себя такими устами, которых от нее будут ожидать. Указывая, по крайней мере, на первое, усердно прошу Вас, Барон, и впредь поощрять ее тем добрым, весьма дорогим для нее участием, которым Вы до сих пор почтили ее.

Приношу Вам глубокую благодарность за книжку Отчета Географического Общества¹⁸. Как мне совестно, что до сих пор не собрался ничего послать Вам! Увы, и добрые намерения дробятся о несокрушимые препятствия, как волны о наши Хакодатские скалы! Для Географического Общества¹⁹ мне хотелось бы приготовить что-нибудь посерьезнее; и в свежих материалах нет недостатка, но нельзя обойтись без того, чтоб не разложить книги и не заняться серьезно хоть бы неделю. А где взять неделю, когда каждый час разобран, из каждой минуты стараешься сделать две. Особенно много времени поглощает составление лексикона²⁰, без которого наконец решительно нельзя обойтись. Подумайте сами: учеников русского языка свыше 20 человек, и для каждого из них, кто начинает возиться с книгой, приходится быть живым лексиконом и грамматикой: мука нестерпимая и убийство времени непомерное. От грамматики, переведенной еще года четыре тому назад и сгоревшей в рукописи, к счастью, уцелели черняки, – их не трудно было восстановить и пустить в лад. Лексикон тоже почти до половины был доведен еще давно, но один из учеников завез рукопись в Россию, и она придет не раньше осени будущего года. Нужно было приниматься снова за А, и теперь вот кончается Р; ждущие как вороны добычи, птенцы мои подхватывают тетрадки из-под пера, списывают и пользуются, оставляя меня в покое по крайней мере на те буквы, на какие сделано. А сколько разных других дел! Совершенно один, ведь даже псаломщика²¹ нет, – уехал в отпуск; миссионера²² же, которого вез с собою, еще в июне пришлось отправить обратно в Россию: заболел так, что доктора предписали ему смерть, если не уедет на родину. Жду с нетерпением о. Анатолия²³, которого Вы изволите знать. Между тем кончить лексикон. Не будет ли тогда посвободней? Во всяком случае, первая же неделя свободного времени будет безраздельно принадлежать Географическому Обществу.

С искренним почтением и глубочайшею преданностью, имею честь быть Вашего Превосходительства покорнейшим слугою и всегдашним богомольцем, Начальник Японской Духовной Миссии, архимандрит Николай

№ 2.

6 октября 1872²⁴ 15 июля 1872²⁵. Тоокей²⁶

Ваше Превосходительство, Барон Федор Романович!

Здешнее министерство народного Просвещения²⁷ отправило в Россию, чрез Азиатский Департамент²⁸, студенту Горного Института, г. Ицикава²⁹ 600 долларов на покупку русских шрифтов. Е.К. Бюцов³⁰ был так добр, что взял на себя просить Вас поруководить Вашими советами г. Ицикава в деле означенной покупки. Беру смелость и я присоединить мою просьбу о том же. Русский шрифт – предмет существенной необходимости здесь. Русский язык потому и не изучается здесь или изучается весьма плохо, что нет ни одного печатного руководства. Русско-японский лексикон давно уже кончен мною; окончательно приготовлена к печати и переведенная на Японский русская грамматика и русско-японские разговоры; можно бы печатать и применять для учеников. Все это я хотел литографировать; заготовил уже и бумагу, выписал оную из Америки. Но когда приехал в Едо (Эдо – <em>А.К</em>.) и увидел, каковы в здешних школах руководства для изучения других иностранных языков, какими прекрасными шрифтами они напечатаны, какими милыми книжками изданы, то невольно приостановился; тщетно я искал хоть бы что-нибудь литографированное или даже резанное на дереве – из новых изданий. «Помилуйте» говорят в один голос ученики и учителя, «кто же теперь прибегает к тем способам печати, которыми пользовался блаженной памяти Первый Император Японский две тысячи лет тому назад; совестно было бы и смешно, имея возможность печатать такие прекрасные книги наборными шрифтами»... Совестно и мне стало за свою отсталость, и побоялся я сделать смешными в глазах японцев мои книжки, над которыми так много трудился, а с ними и русский язык. Заговорило чувство национальной чести, и решился я во что бы то ни стало напечатать мои книжки, употребляя литографию лишь как подспорье там, где она действительно необходима. Хотел было хоть в таком количестве выписать шрифтов на свой счет, но приятели довели до сведения Министерства Народного Просвещения; Министр пожелал видеться со мною и сказал, что Министерство, имея шрифты всех прочих, изучаемых в Японии, языков, считает нужным приобрести и русский шрифт, так что я могу располагать на напечатание моих книг на казенный счет. Я с готовностью согласился, поставив лишь условием, чтоб книги потом продавались не дороже, чем сколько обойдется их печатание (так как все иностранные книги продаются здесь бессовестно дорого; за довольно плохой аглицко-японский лексикон, например, нужно заплатить 17 мексик. долларов). Много затем хлопотали мы здесь, чтобы вырезать и отлить шрифт в здешнем Министерстве общественных работ³¹ или в частных мастерских; но обошлось бы очень дорого: свыше 3 тысяч мексик. долларов; время же потребовалось бы то же самое, какое нужно на выписку готовых шрифтов из России; выписать можно было бы скорее из Англии, но – простите – и тут помешало чувство чести³², хоть и тяготит меня отчасти неизвестность, найдутся ли в Петербурге шрифты потребных сортов прямо готовые, или сделают ли в скором времени новые, если не окажется готовых? Будьте добры, Федор Романович, помочь г. Ицикава Вашим советом, содействием, влиянием. Право, это дело вовсе не так маловажно, как может казаться с первого раза. Будь здесь книги, сотни станут учиться русскому языку, – я это знаю по собственному печальному опыту, – мне же приходится здесь возиться чуть не с целою сотнею учеников, ползающих со всех сторон и чуть не со слезами умоляющих учить их по-русски, – учить без книг! Каково то и им и мне! Но не в этом дело, а в том, что, чем больше будет знающих русский язык и Россию, тем больше у России будет друзей здесь, тем прочнее будет связь и дружество России и Японии.

А Япония, право, такая страна, что стоит, чтобы дорожить ее приязнью, если не для настоящего, то для будущего. Посмотрите на этот дивный народ, усвояющий европейскую цивилизацию не веками и годами, а днями! Что Вы найдете в Европе, чего бы уже не было и в Японии? Железные дороги? Есть – между Едо и Иокохамой (Иокогама – <em>А.К</em>.) для первого раза. Телеграф? Есть и много. Газовое освещение? Через месяц Иокохама будет освещена газами; антрепренеры – японцы же. Гласный суд? В Министерстве Юстиции³³ на днях уже окончена реформа, дающая гласный суд всей Японии. Христианство? Уже запрещено всем провинциальным властям преследовать христиан и причинять им какие-либо неприятности без сношения с центральным правительством; последнее же, видимо, готовится к объявлению свободы вероисповеданий. Науки и искусства? Все изучается и все пересаживается на здешнюю почву и все дивно принимается. Фабрики и мануфактуры? Стекло, швейные и разные другие машины, пушки, даже стальные, и множество других вещей, двадцать лет назад бывших неизвестными и по именам, – все производится чисто Японскими руками... Право же, чуть ли не одного русского шрифта и не достать в Японии. Будьте же великодушны восполнить наш недостаток!

С искренним почтением и преданностью желаю честь быть Вашего Превосходительства покорнейшим слугою, Архимандрит Николай.

P. S. С сим вместе я пишу г. Ицикава, чтобы он прибегнул к Вам за советами. Не будете ли великодушны приказать курьеру – доставить письмо? Я не знаю адреса.